Колдун

Белоусов был чувствителен к необычайным словам и фразам или же к обычным, но если они как-то особенно, непривычно звучали. Так произвела впечатление фраза «человек без стиля» — если бы она была произнесена обычно, то, скорее всего, он бы не обратил на нее внимания. Но в том-то и дело, что тот сотрудник произнес ее с особыми интонациями, потому что он рассчитывал на эффект (ну да, это было его стилем — вызывать эффект). И эффект не заставил себя ждать: жизнь Белоусова получила что-то вроде сейсмического толчка, по ней пошли волны, основания зашатались.

Необычно или в необычной обстановке сказанные слова и раньше обращали на себя внимание Белоусова, хотя и не так могуче, как реплика про стиль. По сути, он и сошел-то на этой станции из-за истерической тирады попутчика, который десять лет не был дома, «поузнавал жизнь», одумался и вот — возвращается, и его ждут жена и взрослая дочь. «Ждут! Понимают!» — повторял маленький взъерошенный и растерянный человечек, и Белоусову в какой-то момент показалось, что именно его самого ждут и понимают; он ощутил мгновенное желание увидеть эту встречу, присутствовать при ней. И только по чистой случайности перед глазами оказались эти шпалеры, ставшие вдруг тоже своего рода «неожиданной фразой» (как, впрочем, и колокол у входа), и о блудном отце и муже сразу же забылось. А потом прозвучало неслыханное слово «Арта», и Белоусова так приняли, выделили... Забылось и про парикмахерскую, и про гостиницу, и вообще про то, что он совсем один в чужом городе.

Ему приятно было тут сидеть. Приятны были улыбки буфетчицы и неуклюжая расторопность официантки. Ему уже нравилась и разностилица в мебели, и картины на стенах, и занавеси, и фикусы. С него уже слетела столичная высокомерность, и больше не хотелось производить впечатления солидного человека. Будущее его не интересовало, хотя он... и не смог бы объяснить, зачем сидит здесь, как вообще не хотел и не умел объяснять свои поступки и чувства. Теперь важнее всего был этот вечер, эта необычайная обстановка. Собственно, в том-то и состоял смысл путешествия — не думать о будущем.

Лицо его пылало. Подозвав глазами буфетчицу, он сказал:

— Повторите, пожалуйста, сеньора.

Вообще-то ему до некоторой степени претила такая фамильярность, но что-то сегодня не позволяло сдержаться. Сегодня хотелось вести себя необычно. Эта Арта, она, конечно, уже догадалась, что он не хлыщ какой-нибудь и что фамильярность его шуточная, в духе вечера. Она и сама не прочь пошутить. Вот она уже и деньги не хочет брать.

— Да вы не беспокойтесь. Потом рассчитаемся.

Значит, она доверяет и убеждена, что он никуда не спешит.

— Вы молодец, сеньора, — сказал он разулыбавшись. — Изюм! Спасибо! Ваше здоровье!

* * *

Заканчивался тринадцатый день его путешествия.

Из Москвы он отправился на юг, доехал до Волгограда, затем повернул на запад к Ворошиловграду. Потом пошли Харьков, Киев, Житомир, а оттуда — на север. Сегодня после обеда он покинул Ригу.

В пути оказалось гораздо интереснее, чем он мог предположить. Менялись люди, ситуации, пейзажи за окном, названия станций. Множество интересных судеб прошло перед ним, занимательных историй, которые именно в поезде рассказываются с такой охотой и в таком количестве. Белоусов и сам без конца рассказывал о редакции, о журналистских приключениях, щедро используя опыт своих сослуживцев, и его слушали, и смеялись его шуткам и остротам или афоризмам, среди которых наиболее почетным был — «стиль — это человек». Попутчики менялись, и он рассказывал одно и то же несколько раз, и это не надоедало, а наоборот, все теснее приобщало к содержанию рассказов, вживляло в них, так что порой ему уже казалось, будто не с его коллегами происходили эти дорожные казусы, комедии и трагедии, а с ним самим. Таким образом, он не скучал. А что касается вагонных неудобств, лишений, ожиданий на вокзалах и стояний за билетом, когда заканчивался очередной этап пути, то ко всему этому он скоро приноровился, привык и не испытывал беспокойства.