Колдун

— Да ничего не «надо»! Вот чудак человек. Я ведь подумал, что такая перспектива тебя, может, заинтересует. Ведь мы, дураки, все летом да летом. И совсем упустили, что зимой-то ведь прелесть одна. Это ж такой отпуск можно провести! И тихо, и бело, и толкотни никакой!

— Это — да, — сказал Белоусов.

— Только не думай, ради бога, что гоню тебя. Просто дружеское предложение, совет. Не хочешь — не надо.

Они проговорили около часа. Перешли к делам завода, газеты, и оба, кажется, забыли, по какому поводу начался разговор. На прощанье редактор этак полуслужебно подмигнул и плутающим голосом сказал:

— Повышаться тебе, конечно, надо. А что?! Вот скоро мой зам на пенсию пойдет... Только ты это... имей все же в виду мое положение, обстановку. И в следующий раз...

Неожиданный поворот дела не произвел на Белоусова должного впечатления. Только со временем все больше стала занимать мысль об отпуске зимой. Он вспоминал рассказы сотрудников и знакомых об отпускных приключениях, обо всей этой крымско-кавказской кутерьме в диких и цивилизованных вариантах, о сельской опрощенческой идиллии с грибами, травяными настоями и банями, о турпоходах и турпоездках и приходил к выводу, что в общем-то тут все довольно шаблонно. Шаблон уже в том, что любой из вариантов — летний. Он не встречал человека, предпочитающего отпуск зимой, он и сам всегда «отпускался» летом, чтобы поваляться на подмосковной даче у бабушки. И тогда он решил, что немедленно возьмет отпуск и что отныне станет брать его только зимой. Это будет его вариантом, его привычкой, его характерной чертой. В этом будет виден его стиль.

Сотрудники были удивлены.

— Теперь?! В феврале?!

— Как всегда, — бодро отвечал Белоусов.

— Как же «как всегда»? В прошлом году ты пошел в июле.

— Случайно, — утверждал Белоусов. — Мое время, старики, зима. Как всегда: в мороз, в снега! И — на колесах. — Про колеса ему только что пришло в голову: сесть на поезд и — из города в город, пока не кончится отпуск. Где-то можно и остановиться, зимой с гостиницами не сложно. — Зимой и на колесах. Изюм! — (Все говорили «блеск», «шарм», «шик», а он, чтобы не быть эпигоном, говорил «изюм».)

Впервые Белоусов был в центре внимания, впервые получил возможность оценить непосредственно, что значит, когда у человека есть стиль.

Через неделю он уже катил на юг от Москвы.

* * *

Прошло уже около полутора часов. Белоусов услышал, как официантка сказала буфетчице:

— Шестой стакан чая! С ума сойти. Казах какой-нибудь, что ли...

И та, усмехнувшись, тихо ответила:

— Ну что ты... Россия, сразу видно...

— Может, больной? Вон худой какой.

— Может.

— Приласкать охота, да? — Официантка улыбнулась. — Худой, больной... Свой! Эх, бабы-бабы...

— Что ты болтаешь? — с легким вздохом произнесла буфетчица и отвернулась. — «Свой»!..

Было как раз время, когда, казалось, шум и толкотня достигли апогея: дальше некуда. К Белоусову кто-то подсел, выпил водки, назвался машинистом тепловоза и начал путанно и амбициозно рассказывать об искусстве вождения тяжеловесных составов. Затем его сменил диспетчер, затем что-то уже вовсе нетипичное — железнодорожный «бич», которого прогнала официантка, затем два юнца, выпивших пива и убежавших на поезд. Все это проходило перед Белоусовым, как во сне; он не запомнил ни лиц, ни голосов, ни одежды — настолько основательной была его отключенность. Поэтому даже вздрогнул, когда услышал над собой:

— Надоели вам. Не дадут спокойно посидеть. — Буфетчица переставляла в витрине холодные закуски.

— Да, — машинально ответил он. — Но это ничего, не мешает. — И, ободрившись, выпрямился и улыбнулся: — Не мешает, сеньора! Вы закрываете в двенадцать?

— В двенадцать. Время еще есть.

— Безусловно. И чаю, я надеюсь, у вас для меня хватит, не так ли? — Он отчетливо и несколько более холодно, чем хотел бы, произносил слова, ему хотелось произвести впечатление солидного человека: пусть она не думает, что он какая-то сошка. — В таком случае, я позволю себе попросить вас налить мне еще стопку водки и еще чаю. Можно?

— Да-да, отдыхайте. — Она подала ему прямо через стойку. — Может быть, покушаете?

— Нет, спасибо.

«Денег осталось маловато, — подумал Белоусов. — Ну и что? Ну и дьявол с ними, с деньгами. И совсем неважно, много их или мало. В крайнем случае дам телеграмму». Редактор обещал «подбросить».

Ему стало жарко. Он повесил пиджак на спинку стула и улыбнулся буфетчице. И с этого момента, уже не стесняясь, то и дело встречался с ней взглядом и улыбался, и она отвечала ему. Это означало, что они уже знакомы, в их взглядах и улыбках просвечивало что-то доверчивое, дружеское, и Белоусову было приятно, что она так его выделила, отличила. Он слышал или читал, что бывают случаи, когда два совершенно чужих человека, обменявшись случайными взглядами, чувствуют вдруг невероятную близость, словно были знакомы давным-давно. Может быть, подумал он, это как раз тот случай. Сидение его приобрело смысл.