Колдун

«Я Вас ненавижу. Ненавижу всей душой. И знайте, что никто никого никогда так не ненавидел. Вы эгоистический, холодный и злой. И Вы слепой. Ничего не видите, кроме себя и своих выдумок, и даже в себе видите самое поверхностное и непостоянное. А всех других и другое воспринимаете, как будто это декорации для Вас, чтобы Вам красивее и занятнее жилось.

Вы выдумали бог знает что про бабушку и Николая Петровича, про дядю Антона, да и про остальных, потому что все на свете Вы только выдумываете. А не заметили, не хотели замечать, что тетя Анна любит вас. Ну да, разве можно, она на восемь лет старше! Все у Вас на каких-то условностях: возраст, родственность, квартирант-хозяйка, учитель-ученица, взрослый-ребенок. То, что все люди, живые и настоящие, до Вас не доходит. Не бойтесь — так про Вас никто больше не думает, одна я, и можете еще и еще приезжать, меня Вы вряд ли когда-нибудь больше увидите. Бабушка жалеет Вас — она всех жалеет, не умеет не жалеть. Дяде Антону Вы были, видите ли, приятны уже тем, что не мешали и не приставали. Ребята думают, что Вы их друг, свой — так Вы умеете притворяться. Даже Николай Петрович Вам сочувствует. Вот как они все к Вам относятся. А тетя Анна любит, как сумасшедшая, про лагерь придумала, не знала как Вам угодить и будет теперь страдать больше всех, и никуда мы, к сожалению, не поедем из-за этого, из-за Вас, и совсем непонятно, за что она Вас полюбила. И поэтому я Вас ненавижу и буду ненавидеть всю жизнь — это самое большое чувство, которое я испытала, больше не испытаю никогда, я чувствую, и это очень хорошо, что я его испытала уже, так рано. Вот Вам мой ответ на все Ваше...»

1976 — 1977

МИЛЫЙ-МИЛЫЙ Повесть

Он бы не мог объяснить, почему сошел именно на этой станции: увидел вокзал, уютный свет над перроном, шпалеры заснеженных кустов — и вдруг решил. Это были низкие и широкие шпалеры, ровнехонько идущие от путей к зданию вокзала и там под прямым углом поворачивающие к входу, сбочь которого висел чрезвычайно редкий в современном обиходе станционный колокол. Вид этот привел в действие некое экзотическое чувство, что сродни скованному любопытству и замиранию, чувство, которое испытывает почти любой русский человек, впервые попавший в Прибалтику, и сразу же воображение стало рисовать оглушающие и ослепляющие картины модерного развеселого бытия.

В вагоне толпились, лица были возбужденными, говорилось обо всем на свете. Один чудак, уже больше часа никому не дававший покоя, с истерической радостью пожимал кому-то руку и повторял, что не был дома десять лет, но одумался («хватит! поузнавал жизнь!»), и теперь его встречают взрослая дочь и жена («все-таки встречают! понимаешь! десять лет — и встречают! понимают!»). Тот, кому это говорилось, глупо кивал и приговаривал: «Что вы! конечно! я понимаю!..»