Коко

Дверь полицейского участка открылась со щелчком, таким же решительным, как хруст ломаемой кости; Майкл обернулся и выпрямился, когда на пороге появилась Мэгги Ла. Ее прекрасные волосы поймали солнечные лучи изящной сетью густых блестящих черных прядей.

– Ой, как хорошо, что вы еще здесь, – проговорила она. – Боялась, что уедете. Я ничего не смогла там толком сказать.

– Я понял.

– Я действительно хотела увидеться именно с вами. Конор замечательный, но, по-моему, не слишком уверен, как следует относиться ко мне. А Гарри Биверс – это какое-то жуткое помрачение…

– Довольно точная характеристика Гарри Биверса.

– Они смогут обойтись без вас некоторое время?

– Столько, сколько захотите.

– Тогда они рискуют не заполучить вас никогда, – сказала Мэгги и взяла его под руку. – Я хочу, чтобы вы помогли мне кое-куда съездить. Поможете?

– Я ваш, – внезапно Пул остро почувствовал, что он и эта девушка – единственные уцелевшие после гибели Тины Пумо: вместе с Уолтером и Томми Пумо они были семьей, которую оставил Тина.

– Идти не очень далеко. Не ахти какое шикарное заведение, просто маленький местный ресторанчик. Мы с Тиной ходили туда, вернее сказать, он ходил туда, это было его место и он лишь делился им со мной. И мне не хочется чувствовать каждый раз, когда я прохожу мимо, что ноги вот-вот подкосятся. Так вы не возражаете?

– С радостью составлю вам компанию, – ответил Пул. Мэгги держала его под руку и шагала с ним нога в ногу. – Не подскажете ли еще какое-нибудь местечко, куда я смог бы отвести вас после?

Она подняла на него глаза:

– Может быть.

Он помолчал, дав ей время высказать все, что хотела.

– Мне хотелось бы узнать вас получше, – наконец проговорила Мэгги.

– Я рад.

– Вас он любил больше всех – больше всех людей, с которыми он служил там.

– Мне очень приятно слышать это.

– Он всегда очень радовался, когда вы заглядывали в «Сайгон». Глубоко в душе Тина не всегда был уверен в себе. И для него много значило, когда вы, приехав в Нью-Йорк, выбирали именно его ресторан. Это доказывало ему, что вы его не забыли.

– Я не забыл его, Мэгги, – сказал Майкл и почувствовал, как она крепче сжала его руку.

Они шагали по Шестой авеню, и солнечный свет здесь казался теплее, чем на поперечных улицах. Вокруг текла красочная повседневная уличная жизнь: студенты, домохозяйки, бизнесмены, несколько парней с напомаженными губами. На углу они прошли мимо сгорбленного бородатого мужчины в лохмотьях – его ноги почернели и распухли, напоминая футбольные мячи. Сразу за ним грязного вида мужичок одного с Майклом возраста протянул ему бумажный стаканчик с несколькими десятицентовиками и четвертаками. На подбородке его выделялся кровавый струп, а в щелочках глаз лихорадочно и свирепо посверкивали зрачки. Вьетнам. Майкл опустил в стакан несколько четвертаков.

– Мы почти пришли, – объявила Мэгги, и голос ее дрогнул.

Майкл кивнул.

– Это все равно что жить с большой… пустотой, – Мэгги выбросила вперед свободную руку. – Это так тяжело. А оттого, что я еще и боюсь, тяжелее вдвойне. О, я расскажу вам обо всем, когда мы будем на месте.

Несколько минут спустя они с Мэгги поднялись по ступеням ко входу в «Ла Гросерию». Высокая темноволосая женщина в черных лосинах подвела их к столику у окна. Солнечный свет лился в большие окна и ложился на волнистые узоры полированных деревянных столешниц карамельного цвета. Они заказали салаты и кофе.

– Я ненавижу бояться, – сказала Мэгги. – Но и горе само по себе слишком тяжко. Оно приходит, когда ты не ждешь, подкрадывается и наносит удар, застав врасплох. – Мэгги подняла на Майкла взгляд, в котором переплелись интеллект и приязнь. – Вы говорили с Конором о вашей пациентке?..

Пул кивнул:

– Перед самым выездом в Нью-Йорк я узнал, что она умерла. – Он попытался улыбнуться и порадовался про себя, что не сможет увидеть результата своей жалкой попытки.

Лицо ее изменилось, разгладилось и стало как будто чуть более замкнутым.

– В Тайбэе моя мама ловила крыс в саду ловушками. Ловушки те зверьков не убивали – просто удерживали внутри. А мама поливала пойманных крыс кипятком. Крысы отлично понимали, что их ждет. Сначала они пытались бороться и бросались на маму, пока наконец у них не оставалось ничего, кроме страха. Зверьки словно сами становились страхом во плоти.