Когти тигра

Медлительный бот идет уже вдоль берега. Вот она, эта недлинная песчаная полоса, отведенная командованием для работы по разоружению. На берегу группа людей. К урезу воды, урча, съезжает трактор, который должен принять конец с кормы бота, а затем начать потихоньку-полегоньку выволакивать мину на берег.

Григорий шумно перевел дыхание. Ну, кажется, всё, довели!

Тут-то мина и рванула!

Оглушающий грохот обвала! Фонтаны огня, воды, черных осколков! Потом волна с силой ударяет о берег и заливает его до самых отдаленных построек…

От взрыва, по счастью, никто не пострадал. Григорий, будучи осторожен и недоверчив, как положено минеру, приказал вытравить буксировочный конец на всю его длину. Но ведь он предусмотрел не только это. Казалось, учел каждую мелочь при буксировке. И все-таки мина взорвалась! Вторая. Точно так же, как первая. Уже у берега.

Внутри Григория все сжалось и окаменело. Таким, наверное, стало и его лицо, потому что он поймал на себе странные взгляды водолазов и команды.

— Ну, уж третью-то доведем! — сочувственно пробормотал Болгов. — И в спорте при побитии рекорда разрешаются три попытки.

— А у нас не спорт, — почти не разжимая губ, сказал Григорий. — Не будет… третьей… попытки!

Болгов хотел что-то добавить, но, взглянув на его лицо, осекся.

Лицо младшего флагманского минера принадлежит к числу тех немногих лиц, увидев которые прежде всего обращаешь внимание на лоб. Продольные морщины пересекаются несколькими глубокими и резкими вертикальными (хотя минер еще молод, ему нет и тридцати). И этот туго завязанный узел морщин над переносицей придает всему лицу его выражение волевой собранности, удивительной умственной и душевной целеустремленности…

Почему мы победим?

Несколько дней назад побывал в Севастополе Иван Сергеевич. Ценой огромного риска и невообразимых усилий ему удалось с двумя другими партизанами перейти линию фронта, точнее, преодолеть всю толщу немецких войск, стоявших у стен осажденного города.

Целый день он провел в горкоме партии, выполняя данное ему поручение, а вечером был сопровожден в штольню, где размещался штаб Севастопольского оборонительного района, и там чуть ли не на пороге угодил в объятия к Григорию.

Доктора нелегко было узнать — так поседел он за эти месяцы, так похудел. Вдобавок еще отпустил бороду. И все же Григорий сразу узнал его.

Естественно, в полной мере было проявлено флотское гостеприимство. Григорию даже разрешили поместить Ивана Сергеевича на ночь в одном с собой кубрике, что вообще-то против правил.

Улегшись рядом на койке, они долго разговаривали вполголоса.

— Где семья ваша, Иван Сергеевич? — спросил Григорий нерешительно: по тем временам простой вопрос этот мог невзначай ударить по больному месту.

Оказалось, семья Ивана Сергеевича вывезена в Новороссийск. А вот дяде Илье с тетей Пашей не удалось своевременно эвакуироваться. Они ушли в горы. По слухам, находятся сейчас в бахчисарайском партизанском отряде, если еще живы.

Помолчали.

— А с Тусей ты, значит, так и не встретился больше?

— Нет. Может, еще приведется когда-нибудь. Если жива, конечно…

— Да. Если жива, — задумчиво повторил Иван Сергеевич. — Теперь приходится постоянно делать такие оговорки. То, что мы встретились с тобой, пусть накоротке, это, я считаю, подарок судьбы.

— Еще какой подарок-то!

Лежа на спине, Иван Сергеевич закинул за голову руки с широкими сильными запястьями, поросшими седым пухом.

— Мне везет, скажу я тебе. Мне всегда везло. Ты представить себе не можешь, до чего я был счастлив перед войной! Работа, работа, с самого рання и допоздна, сон три-четыре часа, вздохнуть некогда, и — ужасно счастлив!

— Думая о других, забываешь о себе, — почтительно подсказал Григорий.

— А, ты помнишь еще!.. И все же, представь, я был, наверное, более счастлив, чем эти пациенты мои, когда к ним наконец возвращалось здоровье. О, гораздо более счастлив!

Он повернулся на бок, улегся поудобнее и, облокотившись на подушку, заглянул Григорию в глаза.

— Ты когда-нибудь задумывался, почему мы должны победить, почему победим?.. Что победим, сомнения нет. Но почему?.. К примеру, возьмем твое детство. Было ли оно счастливым? Хотя, извини, тебя же подковырнула эта балаклавская мина…

— Мое детство было самым счастливым! — твердо сказал Григорий.

— А молодость?

— Ну, сами же знаете, Иван Сергеевич. Молодость моя прошла у вас на глазах. Севастополь. Военно-морское училище…

— В этом-то все дело, Гриша. Мы обороняем от врага не только будущее наше, но, если хочешь, также и прошлое, дорогие нам воспоминания! Я бы так сказал: красоту и чистоту этих воспоминаний. Нельзя же отдать их на поругание фашистам! Позволить, чтобы под фашистскими сапожищами стали они черным пеплом, как больница моя на мысе Федора?! Человек, настоящий человек, прими это к сведению, силен и своими воспоминаниями. В трудную минуту он всегда опирается на них. И бросить это задушевное, драгоценное, святое под ноги завоевателям? Нет! —Он шумно выдохнул воздух. — Всё, заговорил я тебя! Давно не видались. Давай-ка, друже, спать!