Кого выбирает жизнь?

– Эта криминально-олигархическая клика пришла к власти четверть века назад под обещания поднять все показатели страны на невиданный уровень сравнительно с Союзом! И что теперь мы имеем от их свершений? Завал во всём! И скажите мне, как можно охарактеризовать народ, который двадцать пять лет уничтожают под глупые сказки о процветании, а он всему верит, да еще и бубнит, будто жить ему стало лучше! Как говорила моя мудрая бабушка: «Ему ссы в глаза, а он твердит, что божья роса!» Кстати, Пиночет тоже к власти пришел незаконно и крови пролил море, да только страна-то под его началом существенно вырвалась вперед! Может, потому даже народ большую кровь ему простил! Вот так я считаю! Так что? Теперь я вашу проверку прошел? – он доброжелательно рассмеялся, конечно же, надо мной, но не обидно. А его улыбка по-прежнему располагала к доверительному разговору.

Я тоже засмеялся:

– Стало быть, рановато мне с вещами на выход?

– Только по выздоровлению, которого я вам искренне желаю! Но теперь, как сам понимаю, я вас основательно переутомил, хотя врачи меня во времени не ограничили! С вашего разрешения я еще как-нибудь наведаюсь. Согласны?

– Буду очень рад, Борис Иннокентьевич! Так же, как рад и вашему сегодняшнему приходу, и нашему знакомству! Спасибо за беседу, а то я скоро совсем от людей отвыкну! Больные, между нами говоря, люди кое в чём странные – они только о своих болезнях говорят, хотя об этом стоит как раз молчать! А медсестрам разговаривать на свободные темы, как я понял, здесь не разрешают. Очень уж они от любых разговоров с нами уклоняются! Вот и получается – один я, как в пустыне…

32

Некоторое время я наслаждался одиночеством, которое нарушалось лишь медперсоналом. Надо признаться, такой покой мне пришелся по душе, потому я внутренне отнесся несколько враждебно к тому, что у противоположной стены появился очередной сосед.

Поначалу обоснованных претензий к нему не было. Я даже надеялся, что в моём мирке, ограниченном стенами палаты и собственными размышлениями, и при нём ничего не изменится. Хотя надеялся я, разумеется, без оснований – к нему часто заглядывали наши врачи из реанимационного отделения, приходили хирурги и терапевты, не говоря уж о медсестрах, которые от него вообще редко отходили, постоянно что-то исполняя. Потому мне приходилось терпеть и дополнительный шум, и осмотры, и консилиумы, проводимые врачами, и хрипы, сопение и стоны моего соседа. Что с этим поделаешь? Не столь же я испорчен, чтобы не понимать абсолютную законность этих неудобств.

Но к вечеру поведение соседа и медперсонала изменилось. Больной отошел от наркоза и оказался достаточно активным человеком, хотя и привязанным к постели. Более того, мне показалось, он с уверенностью маньяка считал совершенно нелепым своё попадание в эту палату и, тем более, длительное пребывание в ней, потому рвался на свободу. Разрезанный хирургами вдоль и поперек (это я слышал от уговаривающей его медсестры), он не считал такой факт достаточно веским основанием, чтобы не возмущаться лишению его привычной свободы. Он постоянно требовал, чтобы ему принесли его сотовый телефон, потом возмущался фактом лишения его нужных книг или настаивал на немедленном посещении его то одним, то другим родственником, которых, как было понятно из увещеваний медсестры, и в больнице-то пока не было. Он казался недовольным всем и вся! Что, впрочем, часто случается с людьми после наркоза – постнаркотическая капризность!

Постепенно его странная в наших условиях неугомонность привлекла к нему моё внимание и даже возбудила любопытство. В удобный момент, когда медсестра, уходя, оставила распахнутой его занавеску, я обнаружил крупного изможденного старика, обвязанного, как и я, многочисленными проводами и трубками. По небритому много дней лицу было невозможно определить возраст.

Внезапно он тяжело закашлялся, изо всех сил подавляя вынужденные болезненные вздрагивания. Потом, отдышавшись, ругнулся:

– Кажется, они у меня отхватили всё, что ниже пупа выросло, черти окаянные!

– Не доверяете хирургам? – уточнил я из вежливости.

– А что, вы им разве доверяете? Чем больше они отрежут, тем меньше работы терапевтам! Конкуренция! Хирурги, они чересчур решительные. Они мало думают, но много режут! Они голову отхватят, если она при них заболит! – он опять тяжело закашлялся.

Я ему не мешал, не видя возможности и помочь. Да и предпочитал помолчать, только не тут-то было! Сосед, видимо, природой создан разговорчивым, а сейчас его переполняло непонятное мне возмущение. «И почему он готов на всех идти с гранатой?»