Когда завтра настанет вновь (СИ)

— Тише, тише, — его голос мягок и деликатен. — У тебя ещё будет время сопротивляться, и тогда я не буду возражать. Даже наоборот. Но сейчас я хочу, чтобы ты меня поняла. — Питер касается рукой в перчатке моей щеки, и я лишь судорожно моргаю, не в силах отвести взгляд. — Когда я говорил тебе про часы, когда говорил, что хотел бы вернуться с тобой домой, когда просил остаться со мной… я не лгал. Каждый раз я думал: «В твоих объятиях чудесная девушка, которая благодарна тебе, что ты избавил её от боли. Ты можешь быть счастлив, парень». Ведь вы так любили меня, так доверяли мне, что даже когда я дарил вам ликорисы, вы отказывались видеть в этом дурной знак. Считали простым совпадением. Но… с тех пор, как… Рок ведь рассказала тебе, я слышал. Про моих родителей. Про тот день, когда во мне поселился монстр. — Он смотрит куда-то поверх меня. — Дети-эмпаты не умеют отключать дар. Сейчас я могу ощущать то, что хочу и когда хочу, переключать восприятие на эмоции или физические ощущения, или всё сразу, или не чувствовать их вовсе, разделить вместе с тобой или просто считать… но дети сканируют всех и всё вокруг себя. И я сидел в том шкафу и пытался не смотреть, но всё чувствовал. Как маме выкалывали глаза — за то, что якобы смотрела на других мужчин. Как резали руки — за то, что трогала их, как отсекали язык и губы — за то, что их целовала. И эта боль, мамина боль, была такой невыносимой, что мне казалось, я сойду с ума. Но в какой-то момент я понял, что одновременно мне это… нравится. Жуткое, животное удовольствие. Удовлетворение зверя, который настиг добычу и теперь разрывает её на куски. Жажда. Понимаешь? — он снова смотрит на меня: так пристально, так пытливо, словно и правда очень хочет, чтобы я его поняла. — Мой монстр мог сожрать меня изнутри. Превратить в трясущийся овощ, который бился бы в конвульсиях от одного вида крови. Но он решил со мной подружиться. И оставил мне разум, требуя взамен только одно. Чтобы я подкармливал его.

Его рука рассеянно скользит по моему тела, в небрежной ласке, словно поглаживая кошку; и прикосновения, ещё вчера сводившие меня с ума, теперь вызывают дрожь омерзения.

— Я убил его, конечно. Своего отца. Сразу, как научился сносно контролировать дар. Во время очередного посещения довёл до апофеоза всё самое страшное, что в нём было. Боль, отчаяние, чувство вины, дремавшее где-то на дне его душонки… разбудил в нём такое жгучее желание покончить с собой, что он бился бы головой об стену, если б не нашёл способ получше. Это несложный трюк, позже я не раз его повторял. С Грегом Труэ в том числе. С ним было ещё проще: он ведь так и не простил себе попытку изнасилования любимой падчерицы. Всё, что понадобилось — небольшая ночная прогулка. Вылезти из окна номера, так, чтобы Рок не увидела, дойти до его дома, а там немного раскачать чувство вины, пригрозить бритвой, заставив написать записку… Никто из вас даже не заметил моего отсутствия. Впрочем, смерть отца тоже не сочли подозрительной. Бабушка так вообще порадовалась. — Он фыркает — негромко, с лёгкой снисходительностью. — Мой отец умер, но рождённый им монстр не уснул. Он требовал жертв. Он жаждал чужих страданий, физических и душевных. Я убивал животных, и это помогало мне держаться. Помогало носить, не снимая, маску милого мальчика. У меня всегда отлично получалось притворяться кем-то другим. Мне не слишком это нравилось, но я понимал: если показать людям, кто я на самом деле, меня до конца жизни запрут в той же психушке, где умер отец, а мне этого не слишком хотелось. — Наконец убрав руку с моей груди, Питер задумчиво подпирает ею подбородок. — После окончания школы я устроился работать в хоспис. Думал, мне хватит той боли, которую я получу там, но очень скоро понял, что ошибался. Монстру недостаточно было просто чужой боли: его жажду могла утолить лишь та боль, что причиняю я. И когда умерла бабушка — нет-нет, сама умерла, тут я ни при чём, — я уехал в Динэ и пошёл работать продавцом в лавке камней. Хотел стать нормальным человеком, совершенно нормальным. Пытался забыть обо всём, надеялся, что тогда оно просто исчезнет. Я убегал от своего монстра, убегал от него день и ночь, прятался в лабиринте собственного сознания. Даже думал, что у меня получилось… а потом в мою лавку вошла Абигейл.

Он глубоко, судорожно выдыхает. Резко встав, делает шаг к столу, а когда возвращается к постели, в его руках блестит расправленная бритва.

Я слежу за ней почти завороженно.