Эрика изогнула шею, осмотрела наклонную плоскость стола и в самом деле увидела длинный зазубренный осколок неподалеку от привязанных запястий, над левым плечом.
Осколок поранил ей щеку и упал поблизости, Эрика была почти уверена, что сможет дотянуться до него.
Вертя запястьями, она стала нашаривать осколок пальцами правой руки, но не могла дотянуться.
Черт возьми, нет!
Эрика яростно задергала ремни, вытягивая правую ладонь, и кончиками указательного и среднего пальцев уцепила драгоценный осколок.
Он дрожал в них. Осторожно, очень осторожно она приподняла его и стала переправлять в ладонь, сгибая большой и остальные пальцы, пока надежно не завладела им.
Острые края оставили тонкие порезы на пальцах и ладони. Ну и пусть. Боль ничего не значит. У нее появилась возможность. Только это важно. Возможность.
Пещера погрузилась во тьму.
Это произошло в одно мгновение. Были тускнеющее зарево огня, пляска красных и оранжевых отблесков на стенах, затем внезапно наступила полная чернота.
Огонь догорел.
Эрика ничего не видела. На какой-то миг ей показалось, что от неожиданности она выронила осколок.
Нет-нет, он по-прежнему в руке.
Значит, все в порядке. Зрение для этого не нужно. Можно действовать на ощупь.
Изогнув правое запястье, Эрика нашла брезентовую петлю, удерживающую левую руку. Осторожно приложила острую кромку к ремню и стала медленно его пилить.
Взад-вперед, взад-вперед. Брезент должен поддаться. Должен и все тут.
Без света она не могла определить, есть ли какой-то успех. Плечи ее болели. Воздух был едким от неразошедшегося дыма. Дышалось с трудом.
Было что-то невероятно знакомое во всем этом — стеснении в груди, извивании тела, столе, холодном и гладком под ее спиной, словно отделанная кафелем душевая...
Вот-вот. Утренний душ после четырехмильной пробежки на рассвете. В конусе горячих струй она намыливала волосы и кожу, чувствуя себя бодрой, радостной. Потом отодвинулась дверь, появился Эндрю, ворвался, грубо овладел ею в страстном порыве, едва ли не насилуя собственную жену, прижатую к кафельной стенке в потоках мыльной воды.
При этом ненавистном воспоминании Эрика застонала.
То, как он ее брал, было зверским, как преступление, и совершенно непохожим на то, что бывало у нее с Беном Коннором. Бен никогда не торопился и не принуждал ее. Его большие ладони медленно двигались по белым холмикам ее грудей, по плоскому животу, он доводил ее до оргазма за секунду до того, как извергал семя.
Что-то треснуло.
Эрика услышала этот самый желанный на свете звук, негромкий протест рвущегося брезента.
И потянула левый ремень. Он ослаб, разлохматился, но все еще удерживал ее.
— Ну, давай же, — прошептала она и вновь принялась резко водить по ремню осколком, не обращая внимания на боль и усталость в руках.
Эрика подумала об обоих мужчинах в своей жизни. Один такой культурный, благовоспитанный, другой неотесанный, грубоватый — однако же Эндрю мог обидеть ее, испугать, а Бен Коннор нет.
Правда, она тоже могла его обидеть. И невольно обижала. Обижала своей необъяснимой отстраненностью, оборонительной недоверчивостью, невысказанным ожиданием развода, которые он явно воспринимал как отчуждение или в крайнем случае холодность. Обижала его, бегая, постоянно бегая. От него, от прошлого — от всей боли, которую очень трудно переносить.
Может быть, он понимал что-то, но мало. А она не говорила ему, потому что не знала этого и сама.
Ну что ж, теперь знает и скажет. Бегать больше не будет ни от него, ни от кого бы то ни было. Она всю жизнь бегала, искала, пыталась найти какие-то смысл и цель в казавшемся пустом существовании. Но смысл заключен не в чем-то внешнем, он внутри, и, дабы освободиться, нужно только отпереть сейф, в который она заточила свое сердце.
Она свыклась с настороженностью и страдала из-за этого. Теперь пришло время вновь открыть для себя доверие.
Вот что ей требовалось сказать Бену Коннору, человеку, вполне заслуживающему это услышать. И потому она не могла умереть.
Когда Эрика снова потянула ремни, левый порвался, и рука оказалась свободна.
— О, слава Богу. — Голос ее повторился эхом в темноте — Слава Богу.
Она вытянула левую руку, наслаждаясь движением, работой затекших мышц, медленным, жгучим покалыванием, идущим от плеча к кисти.
Затем подняла ее над головой и попыталась взять ею осколок стекла.
Попытка не удалась. Пальцы были скользкими от пота, осколок упал на стол и заскользил по наклонной поверхности.
Эрика услышала, как он негромко звякнул, упав на пол.
Ну и пусть. Она может отвязаться сама.
И принялась левой рукой сражаться с узлом, которым был завязан другой ремень. Узел был тугим, сложным, как гордиев, но она теребила его пальцами с отчаянным упорством.
Она будет жить. Теперь Эрика это знала. Выберется из подземелья, найдет Коннора, скажет все, что ему нужно услышать, но первыми ее словами будут: «Я люблю тебя».
Он часто говорил ей эти слова. Страх мешал ей ответить, как следовало. Страх удерживал ее в супружеской постели, она не хотела быть женой Эндрю, но боялась пойти на полный разрыв. Теперь уже все.