— Мы ненавидим тебя, Роберт, петух безмозглый...
— К мамочке захотел, хны, хны, хны...
Те голоса. Те колкости и насмешки, что преследовали его в школе. Они вернулись. Он снова был ребенком — несмотря на посвящение в мужчины, выгравированное белыми чертами на живом холсте его тела. Плачущим, одиноким ребенком.
Однако постепенно, в течение долгих недель, он уяснил, что мучившие его голоса — нечто большее, чем воспоминания. И начал понимать, что надо делать.
Именно тогда он взял бронзовый нож и наточил лезвие для нового дела. Для жертвоприношения.
Из камина раздался громкий треск узловатых поленьев, похожий на выстрел, и Роберт опомнился.
Он опять повернулся к окну. Подняв голову, оглядел небо. Вскоре должна была взойти луна. Рогатая луна, луна смерти.
Когда она будет высоко, его отыщут мучители. Нужно действовать быстро. Не мешкая.
«Думай».
Роберт стоял неподвижно, с закрытыми глазами, настраиваясь на частоту космического разума и вселенской души, небесной гармонии, которую Пифагор называл музыкой сфер.
В его сознании сложился план. Ответный ход, который обратит стратегию врагов против них самих.
Да.
Он это может. Может победить. Одержать верх над всеми ними.
Кивнув, Роберт опустился на колени и достал мешок, спрятанный под незакрепленной половицей, стараясь держаться подальше от окна.
Больше всего ему требовался тотем охотницы. Миниатюрный Иисус, кукурузный король in extremis[9]. Теперь это его тотем, с ним к нему переходит часть силы врага. Он надел цепочку на шею и спрятал распятие под рубашкой.
Взял и шарф Эрики, сунул в карман брюк. В этой ткани он ощущал дух сестры, отпечаток ее личности.
И пистолет. Роберт не любил пистолеты, как и большинство современных вещей, сошедших с конвейера, отмеченных холодным блеском индустриального века. Тем не менее сунул оружие за пояс брюк позади правого бедра, где оно прижалось к пояснице подобно холодной, костлявой руке.
Запасные патроны, взятые у Дианы этого леса, Роберт положил в нагрудный карман рубашки. И застегнул его, чтобы это сокровище не выпало.
В коробке осталась только грязная, ненужная сейчас одежда и еще одна вещь, маленькая, плоская, прямоугольная.
Визитная карточка Эндрю Стаффорда. Он забыл о ней.
Роберт взял ее и прочел надпись на обороте.
«Нам нужно поговорить».
Ему не хотелось тратить время на Эндрю, когда его призывает судьба. Он смял и отбросил карточку.
Но...
Эндрю при желании может устроить ему неприятность. Большую.
Дела с ним могут занять час, а то и два, зато он избавится от него и от угрозы, которую Эндрю представляет собой.
— Избавление, — прошептал он.
Избавление от Эндрю. От Эрики. От мучающих его голосов. Даже от подозрений Коннора, если план будет развиваться так, как он надеется.
На какой бы риск он ни пошел, вознаграждение все оправдывало. В случае успеха его больше не станут преследовать ни люди, ни боги. Он сможет снова вернуться в общество. Козла отпущения, чудесным образом очищенного, будут приветствовать у городских ворот. Пятно загрязнения будет снято с просителя, и начнется праздник.
В таком случае это нужно сделать. Позвонить Эндрю. Встретиться с ним.
Убить его.
Потом совершить обряд в пещере и погрузить руки в чашу с ритуальной кровью сестры.
Ошибка — глупая, непростительная
Лампа ударилась об пол в разлетевшихся осколках стекла и вспышке пламени. Эрика инстинктивно отвернула лицо от этой шрапнели и жара. Ее щека онемела. Может быть, рассечена, но сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме того, что она все испортила, черт возьми, загубила единственную возможность.
Она недостаточно сильно дернула лампу. Нужно было ее швырнуть, чтобы лампа разбилась под столом. Вместо этого она ее просто свалила, и лампа упала вниз, не долетев до стола целый ярд.
Дым заполнил пещеру едким запахом. Жар слегка ослабел, и Эрика осмелилась открыть глаза.
По известняковому полу растекалась пылающая лужица керосина, испускавшая густой дым, но слишком далеко от стола, чтобы помочь ей.
Эрика принялась извиваться в надежде, что ремни каким-то чудом ослабнут, но они все так же крепко держали ее.
Дыма становилось все больше. Эрика отвернулась и слабо закашлялась, думая, не задохнется ли до того, как выгорит керосин.
«Отличный план, — с горечью подумала Эрика. — Просто великолепный».
И снова потянула ремни. Разумеется, они оставались прочными. Пламя даже не касалось нижней части стола. Не опалило и не ослабило их.
Глянув опять на огонь, Эрика увидела, что дыма становится меньше, а керосиновая лужа быстро убывает. Она не задохнется. Но когда огонь погаснет, окажется в темноте, по-прежнему привязанной и еще более беспомощной, потому что не может видеть.
«Глупо, — сказала она себе. — До чего глупо было делать эту попытку».
Щека теперь болела. Эрика чувствовала, как по лицу стекает теплая струйка крови. Ее поранило осколком стекла, но, кажется, несильно...
Стекло.
Новая мысль и внезапное, отчаянное побуждение.
Стекло? Осколок стекла — в пределах досягаемости? Инструмент, которым можно воспользоваться, разрезать путы?