Когда отступит тьма

Какое-то время Эрика была не способна ни думать, ни шевелиться. Потом повернулась на бок и посмотрела на него сквозь какую-то дымку.

Роберт стоял на коленях у шкафчика, низко нагнувшись к чему-то лежащему на полу, скрытому от нее его корпусом и косо падающими тенями. Ножа, рассеянно отметила она, уже не было в его руке. Но он не оставался безоружным. За пояс его брюк возле бедра был засунут револьвер. Она даже не видела его раньше.

Он может застрелить ее в любой миг. Но, разумеется, не застрелит. Она жертва какому-то неизвестному богу, которого Роберт хочет умилостивить. Она не может быть осквернена. Она должна быть чистой. Чистой...

— Ты не добьешься своего, Роберт, — негромко сказала Эрика, слова казались ей липкими, будто тесто. — Я не та, кто тебе нужен.

— Та. Замолчи.

Он возился с лежащей в темноте вещью.

— Нет. — Говорить было трудно. Язык распух и плохо повиновался. — Я не... не партенос.

— Не говори ерунды.

— Это правда. Ты говорил, что я никому не смогу отдаться. Что я... литой металл. Холодный камень. Но теперь это не так. Я переменилась. Я взрослая. Тебе нужен кто-то не от мира сего. Я уже не такая, Роберт, не такая.

Роберт встал, повернулся, и Эрика увидела, что на нем та самая маска, которую она распознала на ощупь в темноте, стилизованная под античную.

Бычья морда. Угловатая, странная, с искаженными пропорциями, слишком большими глазами под громадными надглазьями, с нарисованным краской ртом.

От углов маски поднимались рога, не деревянные, а отростки оленьих, обладателя их Роберт, должно быть, выследил и убил. Тонкие, изогнутые, гладкие, мерцающие в оранжевом свете лампы.

Человек-бык. Минотавр. Образ, зловеще уместный здесь, в этом каменном лабиринте.

— Ты не переменилась, — сказал Роберт из-за маски, голос его звучал приглушенно, потусторонне. — Не могла перемениться.

— Посмотри на меня. Как следует посмотри. Увидишь.

Роберт с видимой неохотой сделал шаг, другой, склонился над ней, она уставилась в глазные прорези маски и встретила его мерцающий взгляд.

И он понял. Эрика уловила в его глазах проблеск осознания, внезапное уразумение того, что она уже не та, какой была.

— Я посвящена в таинства, Роберт, — прошептала она, избрав предмет, который брат ее наверняка мог понять. — Я, как посвящаемые в Элевсине, прошла через лабиринт в темноте. И переродилась.

Роберт молча замер. На какой-то миг Эрика была уверена, что убедила его.

Потом с резким движением плеч, с рефлективной дрожью отрицания он отвернулся.

— Нет.

— Роберт...

— Нет!

Он вернулся к шкафчику, достал оттуда чашу и поставил на пол возле стола.

В эту чашу хлынет кровь, когда бронзовый нож рассечет ей горло.

— Ты не добьешься своего, — настаивала она. — Только ухудшишь положение дел.

— Ухудшу? — Роберт издал смешок, похожий на бычье фырканье. — Что может быть хуже? Хуже, чем то, что они устраивают мне ежедневно и еженощно? Хуже этого?

Он схватил Эрику за плечи, нагнулся, заслоняя маской все пространство.

— Слышала бы ты их, сестричка. Слышала бы слова, которые они произносят, ужасные слова, колкости и угрозы, насмешки и проклятия — и это почти не прекращается, куда я ни бегу, они находят меня и не оставляют в покое...

Эрика почувствовала себя снова двенадцатилетней, в нью-хемпширской школе, прижимающей к уху телефонную трубку, слушающей, как братишка говорит, подавляя рыдания, о задирах, которые дразнят и преследуют его, называют слабаком и гнусным типом, бьют, устраивают жестокие проделки, «...и никогда не оставляют меня в покое, сестричка, ни на минуту, никогда!».

— Кто, Роберт? — спросила она, глядя на бычью маску и представляя себе за ней того мальчика. — Кого ты слышишь?

— Сама знаешь. Они твои — и ее. Твои и Матери.

— Матери?..

Этого она не поняла.

Маска резко приблизилась, резная древесина коснулась ее лица.

— Не притворяйся наивной, лживая дрянь!

Он пришел в ярость. Эрика слышала его хриплое дыхание, видела зловещий блеск его глаз.

— Роберт. — Голос ее был мягким и утешающим, голосом рассудка, неспособного сейчас воздействовать на него. — Того, что ты слышишь... в реальности нет.

— Наоборот. Это единственная реальность. Глубочайшая. Древнейшая истина.

Брат внезапно отстранился, вокруг нее появились пространство и воздух, и, когда отошел, она издала дрожащий вздох.

— Другие называют это мифом. Но мызнаем, что к чему. — Человек в маске животного говорил негромко, и Эрика видела его таким, как, должно быть, ему хотелось: жрецом, шаманом, священником, следующим древнейшей стезей. — Миф просто-напросто наилучшее представление о непостижимом, конечное выражение бесконечного неведомого. Миф реален. И они — они реальны, чересчур реальны, — те, кто меня мучает. Я знаю их, и они меня знают.

— Так кто же они? — прошептала она.

— Конечно же, фурии, Эрика, — ответил Роберт, словно это было самым очевидным на свете. — И они жаждут крови.

Коннор связал вместе три поводка. Их общей длины было достаточно, чтобы протянуться от ближайшего дерева на опушке до дна лаза. Хотя нейлоновые шнуры толщиной в четверть дюйма были обтрепанными и грязными, он считал, что они выдержат вес человека.