Когда опускается ночь

— Ты сам мне его дашь. В такой темноте, при таком урагане кто угодно собьется с пути через вересковую пустошь. Габриэль, я умираю, я не доживу до твоего возвращения. Габриэль, ради Пречистой Девы, останься здесь, со мной, пока я не умру, минуты мои сочтены, у меня есть страшная тайна, которую я должен кому-то открыть, пока не испущу последний вздох! Поднеси ухо к моим губам, скорее, скорее!

Едва он произнес эти последние слова, как из-за перегородки послышался шорох, дверь приотворилась, на пороге появилась Перрина и испуганно заглянула в комнату. Бдительные глаза старика, подозрительные даже перед лицом смерти, уставились на нее.

— Назад! — слабым голосом воскликнул он, не успела девушка промолвить и слова. — Назад! Габриэль, прогони ее назад и задвинь засов на двери, если она сама ее не закроет!

— Милая Перрина! Иди в спальню и не пускай сюда девочек, пусть не беспокоят нас, — попросил Габриэль. — Иначе ему станет только хуже, вы здесь ничем не поможете!

Перрина безмолвно повиновалась и снова закрыла дверь.

Старик стиснул руку Габриэля и повторил:

— Скорей, скорей! Поднеси ухо к моим губам!

Габриэль услышал, как Перрина говорит девочкам (обе не спали): «Помолимся за дедушку». И когда он опустился на колени у постели, до него донеслись нежные детские голоски младших сестер и приглушенный мягкий голос девушки, которая учила их молитве, и это поистине ангельское пение перемешалось с величественным гулом моря и ветра и в своей чистоте, безмятежной и ужасной, заглушало сиплый, задыхающийся шепот умирающего.

— Я поклялся никому не рассказывать, Габриэль, — наклонись пониже! Я слаб, а в той комнате не должны расслышать ни слова, я ведь поклялся никому не рассказывать, но смерть позволяет нарушать подобные обеты. Слушай — и ни слова не упусти из того, что я говорю! Не отводи глаз, не смотри в комнату — она навеки осквернена кровавым следом моего преступления! Тише, тише, тише! Дай мне сказать. Теперь, когда твой отец умер, я не могу унести с собой в могилу эту отвратительную тайну. Вспомни, Габриэль, постарайся вспомнить те времена, когда я еще не был прикован к постели, десять лет назад и раньше… Вот что! Это было месяца за полтора до смерти твоей матери, так тебе легче будет вспомнить. И ты, и все остальные дети были тогда в той комнате, с матерью, и, наверное, спали. Был вечер, не очень поздний, всего-то часов девять. Мы с твоим отцом стояли у двери и смотрели на вереск при луне. Твой отец тогда до того обнищал, что ему пришлось продать лодку, а никто из соседей не желал брать его с собой в море — никто из соседей не любил твоего отца. Так вот, тут мы увидели, как к нам направляется незнакомец, человек очень молодой, с ранцем за плечами. По виду — настоящий знатный господин, хотя одетый бедно. Он подошел к нам и сказал, что смертельно устал и уже не попадет в город до ночи, и попросил пустить к себе переночевать. И твой отец сказал: да, если только тот не будет шуметь, поскольку его жена больна, а дети спят. Молодой человек ответил, что и сам хочет только поспать у огня. Мы не могли дать ему ничего, кроме черного хлеба. У него с собой были припасы получше, и он открыл свой ранец и достал их, и… Габриэль! В глазах темнеет… дай попить! Что-нибудь попить, у меня в горле пересохло.

Габриэль, смертельно бледный, молча налил в чашку сидра из кувшина на столе и дал старику. Сидр — не самое сильное укрепляющее средство, однако на старика он подействовал мгновенно. Тусклые глаза заблестели, и он продолжил тем же шепотом: