Когда опускается ночь

— Мать настоятельница дала мне разрешение рассказать все, что я знаю о деревянном распятии, — сказала она. — Она говорит, это будет вам полезно и улучшит ваше мнение как протестанта о нас, католиках.

Я выразил и готовность, и страстное желание обогатиться услышанным, и монахиня без промедлений начала свой рассказ.

У нее была характерная манера изложения — простая, серьезная, детальная; о сущих мелочах она рассказывала так же подробно, как и о поворотных событиях, и для моего же блага вставляла мораль везде, где только можно. Однако, несмотря на все недостатки, сама история показалась мне отнюдь не заурядной, заинтересовала и оставила сильное впечатление; поэтому теперь я намерен изложить весь ход событий по возможности умело и увлекательно в надежде, что записанная версия рассказа окажет на читателя столь же мощное воздействие, какое устная версия оказала на меня.

Рассказ монахини о женитьбе Габриэля

Глава I

Однажды ночью — дело было во времена Французской революции — семейство бретонского рыбака Франсуа Сарзо, невзирая на поздний час, бодрствовало в своей лачуге на полуострове Киберон, дожидаясь возвращения хозяина дома. Франсуа тем вечером, как всегда, вышел в море на своей лодке порыбачить. Вскоре после его отплытия поднялся ветер, собрались тучи, и наконец около девяти часов разразилась страшная буря. Было уже одиннадцать, и ветер, завывавший над безлесным полуостровом, поросшим вереском, словно бы усиливался с каждым порывом, проносившимся над открытым морем; грохот волн о берег страшно было слышать, а в жуткое черное небо страшно смотреть. Чем дольше вслушивались в шторм домашние Франсуа, чем чаще смотрели на море, тем слабее становилась надежда, которую им еще удавалось сберечь, на спасение хозяина дома и его младшего сына, который ушел в море вместе с отцом.

Сцена, разыгравшаяся в лачуге, была величественна в своей простоте.

По одну сторону от большого, грубого и закопченного очага уселись две девочки; младшая то и дело засыпала, положив голову сестре на колени. Это были дочери рыбака, а напротив на скамье сидел их старший брат Габриэль. Он сильно повредил правую руку во время последней игры в Soule[41] — эта национальная спортивная забава напоминает наш английский футбол, однако в Бретани в нее играют с такой свирепостью, что она неизбежно кончается кровопролитием, зачастую тяжелыми увечьями, а иногда даже гибелью игрока. Рядом с Габриэлем сидела его невеста — девушка восемнадцати лет, облаченная в простой, чуть ли не монашеский черно-белый народный костюм ее родных краев. Она была дочерью крестьянина, живущего поблизости, но дальше от берега моря. Свободное место между группами по обе стороны очага занимало изножье раздвижной кровати. В ней лежал глубокий старик — отец Франсуа Сарзо. Его изможденное лицо было в глубоких морщинах, длинные седые волосы разметались по свернутой грубой мешковине, служившей ему подушкой, а блеклые серые глаза, полные странной смеси ужаса и подозрительности, неустанно блуждали по всем присутствующим и по всей обстановке во всех уголках комнаты. Когда морю и ветру случалось взреветь и засвистеть особенно громко, старик что-то бормотал и раздраженно возил руками по жалкому одеялу. В такие минуты взгляд его всегда останавливался на маленькой статуэтке Девы Марии из дельфтского фаянса, стоявшей в нише над очагом. Когда Габриэль и девочки перехватывали этот его взгляд, они вздрагивали и крестились, и даже младшая, старавшаяся не заснуть, следовала их примеру. По крайней мере одно чувство было общим у старика и его внуков, соединяло его годы и их юность пусть и неестественно, но тесно. Это чувство — почтение к суевериям, которое предки передавали им столетиями из поколения в поколение с самых времен друидов. В вое ветра, в грохоте волн, в унылом однообразном скрипе стен старику слышались вопли духов, предвещавших горе и смерть, — и молодой человек, его нареченная и дети, жавшиеся у очага, тоже их слышали. У суеверий той бурной ночью в лачуге рыбака доставало сил, чтобы смести всякие различия — пол, темперамент, годы — и оставить только глубинный ужас.

Помимо скамей у очага и кровати, в комнате из мебели был только простой деревянный стол, на котором лежала краюха черного хлеба и нож и стоял кувшин с сидром. По стенам и на деревянной перегородке, разделявшей комнату пополам, висели старые сети, бухты каната, рваные паруса. В щелях между гнилыми стропилами и старыми досками, составлявшими пол амбара над комнатой, торчали солома и ячменные колосья.