Когда опускается ночь

Прочитав эти строки, Ломак повернулся к Трюдену и хотел было что-то сказать, но губы не повиновались ему. Он посмотрел на Розу и попытался улыбнуться, но губы его лишь задрожали. Она окунула перо в чернила и вложила в его руку. Он склонил голову над письмом, чтобы она не видела его лица, но все же не спешил написать свое имя. Роза ласково положила руку ему на плечо и шепнула:

— Ну же, ну же, порадуйте Сестрицу Розу. Теперь она всем заправляет — ведь она вернулась домой.

Он ничего не ответил, склонил голову еще ниже, помедлил мгновение, а затем написал в конце свою фамилию тонкими дрожащими линиями.

Роза мягко забрала у него письмо. На бумаге виднелось несколько пятен от слез. Роза осушила их платком и посмотрела на брата:

— Это его последние слезы, Луи, мы с вами позаботимся, чтобы больше ему не пришлось плакать!

Эпилог к третьему рассказу

Итак, я рассказал историю Сестрицы Розы — по крайней мере, занимательную ее часть. Трое друзей до конца своих дней счастливо жили в домике на берегу Сены. Мадемуазель Клерфэ посчастливилось знать их до того, как Смерть посетила их маленькую семью и отняла старшего из ее членов, а это случилось нескоро. Ломака мадемуазель Клерфэ называет на своем несколько старомодном английском «отважным и великодушным» и утверждает, что он был добрым, приветливым и на удивление свободным от мелких капризов и предрассудков, свойственных старости, кроме одного: его невозможно было уговорить принять чашку вечернего кофе из чьих бы то ни было рук, кроме рук Сестрицы Розы.

Я останавливаюсь на этих последних подробностях, поскольку отчего-то не спешу расставаться с этими героями и предаваться другим мыслям. Вероятно, люди и события, занимавшие мое внимание столько вечеров, обладают какой-то особой притягательностью для меня, суть которой мне не понять. Может быть, время и труд, которых стоила мне эта история, сделали ее особенно дорогой моему сердцу, особенно теперь, когда мне удалось ее завершить. Так или иначе, мне нужно набраться определенной решимости, чтобы расстаться наконец с Сестрицей Розой и вернуться на берега Англии, где разворачивается действие моего следующего, четвертого рассказа.

Позвольте добавить, что выбор следующего сюжета для моей коллекции поставил меня в совершеннейший тупик, и тогда моя жена утратила всякое терпение и взяла всю ответственность на себя, дабы избавить меня от неразумных сомнений. По ее совету, данному, по обыкновению, безо всяких промедлений, мне остается лишь рассказать историю о хозяйке Гленвит-Грейндж.

Пролог к четвертому рассказу

Если я и получил что-то от работы портретиста, то по крайней мере возможность приложить свои таланты, какими бы они ни были, в самых разных областях. Я не только рисовал мужчин, женщин и детей, но и под давлением обстоятельств освоил изображение лошадей, собак и домов, а в одном случае писал даже быка, грозу и гордость всей округи; у меня в жизни не было столь свирепой модели. Это чудовище носило подобающее имя Громобой и обитало в поместье господина по фамилии Гартуайт, фермера-любителя, дальнего родственника моей жены.

По сей день ума не приложу, как мне удалось закончить картину и при этом избежать гибели от рогов Громобоя. Бык приходил в неистовство, едва завидев меня и мой ящик с красками, — похоже, он считал, будто позировать для портрета для него личное оскорбление. Чтобы успокаивать его, требовалось двое работников, а третий держал его за кольцо в носу, и лишь тогда я мог отважиться приступить к работе. Но Громобой все равно хлестал хвостом, дергал огромной головой и закатывал яростные глаза от всепожирающего стремления поскорей поддеть меня на рога за то, что я имею дерзость сидеть неподвижно и смотреть на него. Признаюсь откровенно: никогда не чувствовал я такой радости оттого, что остался цел и невредим, как в тот час, когда завершил портрет быка!

Однажды утром, когда моя подневольная работа едва-едва перевалила за половину, мы с другом по пути к стойлу быка повстречали управляющего имением, который сурово сообщил нам, что Громобой находится в особенно своенравном настроении и мне опасно даже думать писать его. Я вопросительно посмотрел на мистера Гартуайта, который вздохнул с комическим огорчением и сказал:

— Увы, делать нечего, придется ждать до завтра. Что скажете об утренней рыбалке, мистер Керби, раз уж скверный нрав моего быка даровал нам отдых?

В рыбной ловле я полный невежда и откровенно признался в этом. Однако мистер Гартуайт, столь же страстный рыболов, что и сам Исаак Уолтон[39], не желал слышать даже самых учтивых отговорок.

— Учиться никогда не поздно! — воскликнул он. — Я вмиг сделаю из вас рыбака, а вам нужно только слушаться моих указаний.

Поводов отклонить предложение, не обидев заказчика, у меня не осталось. Поэтому я поблагодарил мистера Гартуайта за дружеское участие и взял первую же удочку, которую он мне вручил, однако в глубине души опасался, что все это ни к чему хорошему не приведет.