Кофе на утреннем небе

Она взяла мою руку и положила себе под мышку, словно градусник.

– Ты и вправду горишь, – вытащил я руку и стал её изучать.

– Сколько?

– Без двадцати час.

– Так много? – снова завладела она рукой.

– Срочно в постель. Тебе нужен постельный режим.

– Да, да, нам нужен постельный режим, – потащила она меня за собой.

– Жар прошёл? – спросил я её, когда уже вошёл и вышел покурить из её внутреннего мира.

– Нет, у меня кровь горячая, на двадцать пять процентов цыганская.

– Так вот откуда такая бронзовая скульптура, XIX век, судя по манерам?

– Девятнадцатый год ты хотел сказать?

– На девятнадцать ты не тянешь, надо откормить.

– Не округляйте женщину любя. Расскажи мне лучше сказку.

– Могу только басню.

– Идёт!

– Про ворону?

– Лучше про сыр.

– Ворону где-то Бог послал за сыром, он мог послать и дальше, но сам ведь создал. Не то что бы ему хотелось сыра, просто надоело слушать её крикливый кашель. Она слетала, взяла себе кусочек тоже. Сказала бармену: «Мне два по сто дор блю и маасдама», хотела съесть, да призадумалась, внизу сидел клошар, он пил бургундское который вечер, закуски не было, немая жажда чесала его горло:

– Ворона?

– Нет ещё.

– Ну значит будешь. Как у тебя там?

– Сыра.

– Здесь тоже сыро.

– Сыра в кой-то веки хотела съесть спокойно.

– Я тоже не отказался бы. Какой?

– Так важно?

– Наверно, сулугуни?

– Дор блю и маасдам.

– Неплохо выглядишь сегодня, кстати.

– Могла быть лучше.

– Вина не хочешь?

– Я кислое не пью.

– Бургундское.

– Ты от души или корысти ради?

– Ради.

– Я рада, что не врёшь.

– Я рад бы врать, но пьян. Когда я пьян, я честен. Ну, долго тебя ждать? Могу помочь, спугнуть камнем иль палкой.

– Не надо, я сама.

– Как скажешь.

– Жди. Сейчас спущусь. Что взять с собой?

– Да ничего не надо. Мне нужна компания.

– Мужик. Послушай, я так не могу. С пустыми крыльями. По-вашему, руками.

– Ладно. Если сможешь, возьми с собой закуски.

– Дор блю и маасдаму?

– Не, дам не надо. Слишком много знают, такие пахнут скукой. С воронами куда сподручней. Они доверчивы, опять же сыр и дырки.

– Ну, вот, опошлил всё своей концовкой.

– А ты о чём подумала?

– Мир полон иллюзий!

– А где аплодисменты? – повернулся я к ней и положил лицо на ладонь, мой локоть упёрся в матрас.

– Может, спать?

– Тебе не понравилась басня?

– Я гладила тебя всё время, этими руками, ты не заметил? – вытащила она руки из-под одеяла и подняла вверх.

– Я и говорю. Разве можно засыпать неудовлетворённой?

– Нет, нельзя. Всё равно, что без ужина лечь. Поэтому сказки твои мне нравятся больше, чем басни.

– Ну, слушай. Только одна короткая: «Каждые выходные он покупал ей новое платье. До тех пор, пока платье не стало свадебным».

Хотел завтра это сделать, но терпения не хватило: встал я и что-то достал из кармана штанов.

«Неужели», – взвизгнула про себя Алиса.

Он стоял передо мной на коленях и протягивал бархатный ларчик с кольцом. И всё было прекрасно в этом порыве: и правильные слова, и тёплая атмосфера, и романтическое настроение, и даже стрелки времени жизни показывали «пора»… Только человек не тот. В этот момент он стал другим.

* * *

– Что ты там увидел в окне?

– Да так, машина какая-то шарится фарами, ищет парковку, так же как я, пока не встретил тебя, в поисках тёплого места на ночь.

Я всё ещё думал о том деде, что видел вчера: он всё ещё возвращался с войны, он шёл один по Невскому под разрывы снарядов им сохранённого мира. Салют отражался в глазах: «Не зря, не зря мы вернулись с победой». На его кителе металлом выступали слёзы, скатывались по груди ордена и медали, как память той кровавой трясины боли и страха, подвига и любви.

Из моих глаз вылупились слёзы.

– Что с тобой? – заметила это Алиса.

– Часто хочется быть жёстче во всём: в отношениях, в словах, в поступках.

– Дорогой, будь жестче во мне. Этого достаточно.

Я развернулся и вскрыл её платье, достал письмо, адресованное мне. На белой линованной бумаге было написано два слова, две жирные точки: «Я хочу».

Максим поцеловал меня в шею, я ахнула от безумия. Будто нейроны молнией доставили телеграмму от точки А до точки G с одним долгожданным предложением: «Будь моей женой».

* * *

Я слушал длинные гудки и продолжал свой немой диалог с ней, всё ещё не переставая вертеть в уме разлинованный на чёрное и белое листок бумаги, в сомнениях бессознательно, то загибая его края, то вновь выпрямляя: