Кофе на утреннем небе

– А ты корыстен, оказывается?

– Не, из коры мне не надо, из кукурузы ещё куда ни шло.

– Вот и я в раздумьях.

* * *

Любая связь испытывает человека на прочность: верёвки из него вить или общаться мобильно. Иногда в ожидании звонка, смотришь на телефон умоляюще, а он, паразит, молчит. Покрутишь его в руках, погладишь экран – нет, ни в какую. «Боже мой, до чего я докатилась, телефон ласкаю, лишь бы позвонил». В пятницу мне для счастья достаточно было того, чтобы он не застрял в пробке.

– Тебе чем-нибудь помочь? – появился Максим на кухне. Рука его сорвала с вазы яблоко, он вошёл в плод, зубы его начали слаженно маршировать в упоительном параде.

– Накроши лук.

– Хочешь увидеть мужские слёзы?

– Не волнуйся, режь. Что бы ты ни делал, плакать придётся мне.

– Ну, готовься, – блеснул в руке моей нож. Скоро тот уже жевал лук на разделочной доске.

– Сколько лет уже этой разделочной доске? Помнишь, кто нам её подарил?

– Ну конечно. Я всё помню, – отвёл я свои глаза в окно. В небе над домом висели гирлянды, высь была исчерчена связями. Люди общались, в доказательство, словно видео одной из любовных переписок, на проводе сидела парочка голубей. Два сердца смотрели друг на друга, пока она не вспорхнула, рванув куда-то, а он за ней.

– Никогда не думал, почему вещи переживают людей?

– Потому что не переживают, – пододвинул я ей доску с кучкой лука и уткнулся ей в спину, когда она колдовала над скородой, полной картошки.

– Держись мужик, – ловко управлялась она лопаткой. Картофель огрызался.

– Это трудно. Есть хочу, – шмыгнул я носом.

– Скоро уже, – сдвинула она луковую гору в сковороду.

– Опять думала обо мне?

– Откуда ты знаешь?

– Картошка подгорела.

– Лук немного, лучше скажи мне что-нибудь тёплое.

– Шуба.

– Сегодня увидела свой автобус и за ним на автомате. Догнала и думаю: куда я так тороплюсь? На работу, которая уже надоела до чёртиков.

– Британские учёные доказали, что лежать утром в тёплой кровати и никуда не идти – полезно для здоровья.

– Это аксиома.

– Зачем же ты каждый день доказываешь это от противного?

– Я люблю свою работу.

– О, аутотренинг пошёл.

– Рутина, – бросила она в него полотенце.

– Что именно?

– Кухня, жареная картошка, ты! Всё рутина. Нет, я не создана для семейной жизни.

– Почему?

– Для полного счастья никогда не хватает терпения.

– Ты про оргазмы?

– Я про лук. Я же говорила, что плакать приходится мне.

– А что тебя не устраивает?

– Семейная жизнь должна быть путешествием, в котором всегда есть куда бросить свою задницу.

– Не стоит так разбрасываться драгоценностями.

– Да какие драгоценности, я уже не в форме.

– В смысле? – посмотрел я под стол на её ноги.

– Влюблённость – это моя форма существования. Когда я не влюблена, я не в форме.

– Мне кажется, влюблённость – это такая игра, в которой никто не прочь поучаствовать. Но не стоит торопиться выигрывать, здесь всё удовольствие не в победе, а в процессе.

– Я чувствую, что к этому всё и идёт, к процессу.

– К какому процессу? Лук эт ми.

– Что?

– А как же наш ресторан? Кстати, может, так его и назовём: «Лук и тмин».

– Да какой ресторан. Я думаю, как уйти и понимаю, что не умею.

– Надо уметь уходить красиво.

– А если не получается?

– Уходи некрасиво, в любом случае, это честнее, чем оставаться, – обнял я её. – Только я не отпущу.

– Хорошо, пошли вместе!

С электричеством на небе было туго. Одно бра, да несколько галогенок. Видимо, электрик запил. Страшно. Темно. Пусто. Небоскрёбы, чувствуя себя баскетболистами в толпе плановых застроек, вяло перекидывались луной. Мы – словами. Мы любили их как своих детей, они нас – нет, они нас использовали. Они ставили на нас эксперименты. Стоило только одному из них выскочить не вовремя на волю из уст и спрятаться в чьём-то ухе, из которого можно было прямиком к сердцу.

* * *

Мы слушали Вагнера. Валькирии летали по всему залу. Дирижёр-сумасброд, настроение которого менялось каждое мгновение, пытался собрать их в стаю. Но едва согнав всех жестами в одну симфонию, он тут же разгонял снова. И так до бесконечности. Именно процесс приносил ему удовольствие. Валькирии трепыхали крыльями, колебаниями создавая прекрасную музыку. Алисе не леталось. Крылья её не держали уже после первого отделения. Мы выбыли из оперы первыми.

– Да что с тобой?

– Сама не понимаю, что-то меня гложет.

– Гложет? Может, забыла выключить утюг?

– Максим! – посмотрела она осуждающе. – Всё не то. Хочется быть спокойной как море. Бросаешь в воду камни, а ему наплевать, то есть при желании оно могло бы плюнуть так, что мало не показалось бы. Но нет, молча проглатывает и камень, и обиду и блестит себе дальше.

– А если бросить утюг? – не унимался я.

– Да какой нахрен утюг! – проснулась в Алисе злость.

– Электрический. Когда ты начинаешь пылить, я пытаюсь размышлять философски, но не знаю как мне быть: буду спорить – дурак, соглашусь – тряпка.

– Не спорь, не соглашайся, просто действуй.