В день, предшествовавший отплытию «Варяга», все мы были приглашены его общительными и сердечными офицерами на прощальный обед, и хотя мы не были в состоянии, с нашими скудными средствами, ответить взаимностью на такое внимание, мы без колебаний приняли приглашение, чтобы ещё раз испытать удовольствия цивилизованной жизни. Почти все офицеры «Варяга», около тридцати человек, говорили по-английски, сам корабль был роскошно обустроен, прекрасный военный оркестр приветствовал нас исполнением «Да здравствует Колумбия!»[110], когда мы поднялись на борт, а во время обеда играл отрывки из «Марты»[111], «Травиаты» и «Вольного стрелка»[112] – всё это способствовало тому, что визит на корвет стал ярким событием в нашей сибирской жизни.
На следующее утро, в десять часов, мы вернулись на лодке на «Клару Белл», а корвет медленно поплыл в открытое море, его офицеры махали шляпами с квартердека, а оркестр играл хор пиратов: «Навеки счастлив будь и благословен!»[113] – словно в насмешку над нашим безрадостным одиночеством! С мрачными лицами вернулись мы в тот день к ужину из оленьего мяса и капусты в пустые комнаты казённого склада в Гижиге. Тогда-то, если не раньше, мы поняли разницу между жизнью в цивилизованной стране и существованием в Северо-Восточной Азии.
Вскоре после отплытия корвета «Клара Белл» была доставлена в устье реки, груз кронштейнов и изоляторов выгружен, лейтенант Арнольд и его команда посажены на борт, и со следующим приливом, 26 августа, она отплыла в Ямск и Сан-Франциско, оставив в Гижиге Додда, майора и меня.
Глава XXXIII
Краткий переполох, вызванный прибытием «Варяга» и «Клары Белл», сменился ещё одним долгим, тоскливым месяцем ожидания, в течение которого мы по-прежнему жили одни в устье реки Гижиги. Неделя за неделей проходили, не принося никаких известий от пропавших кораблей, и, наконец, короткое лето закончилось, в горах появился снег, и продолжительные тяжёлые штормы объявили о скором приближении зимы. Прошло более трёх месяцев с предполагаемого отплытия «Онварда» и «Пальметто» из Сан-Франциско, и мы могли объяснить их отсутствие только предположением, что они вышли из строя или погибли. 18 сентября майор Абаза решил послать гонца в сибирскую столицу, чтобы телеграфировать компании для получения инструкций. Оставшись в начале второй зимы без людей, инструментов и материалов любого рода, за исключением 50 000 изоляторов и кронштейнов, мы ничего не могли сделать для строительства линии, и единственный выход состоял в том, чтобы известить компанию о нашем малоприятном положении. Однако 19-го числа, прежде чем это распоряжение успело вступить в силу, прибыл долгожданный барк «Пальметто», за которым следовал российский пароход «Сахалин» из Николаевска. Последний, будучи независим от ветра и с небольшой осадкой, без труда переправился через отмель и зашёл в реку, но «Пальметто» пришлось бросить якорь на рейде и ждать прилива. Погода, которая в течение нескольких дней и так была холодной и мрачной, быстро ухудшилась, и 22-го с юго-востока подул штормовой ветер. Мы серьезно опасались за безопасность невезучего барка, но ничего нельзя было сделать до следующего прилива, поскольку уровень воды не позволяла ему пересечь отмель в устье реки. 23-го числа стало ясно, что «Пальметто», на которую теперь возлагались все наши надежды, неизбежно выбросит на берег. Она потеряла свой самый тяжёлый якорь и медленно, но верно дрейфовала к скалистому берегу на восточном берегу реки, где ничто не могло спасти её от гибели. Поскольку другого выхода не было, капитан Артур отдал якорный конец и направил корабль прямо в устье реки. Он уже не мог избежать выброса на берег, но лучше уж было сесть на песчаный грунт, чем беспомощно дрейфовать к чёрной отвесной скале, где судно безжалостно разобьёт вдребезги. Барк неуклонно приближался, пока не оказался всего в полумиле от маяка, а затем тяжело сел на мель на глубине примерно семь футов. Тотчас же его стало с ужасающей силой бить о дно, а гигантские волны понеслись сверкающими облаками брызг через его корму. Было очевидно, что корабль не переживет эту ночь. Однако по мере того, как наступал прилив, барк стал понемногу продвигаться к устью реки, пока не оказался всего в четверти мили от берега. Будучи очень прочным кораблем, он пострадал не так сильно, как мы предполагали, и, когда начался отлив, лежал на отмели с повреждениями не более серьёзными, чем потеря фальшкиля и нескольких листов медной обшивки.