Книга снов

Так, уже получше. Теперь, наверное, еще немного о ней.

«Твои глаза почти всегда открыты. Иногда они закрыты, но никто не знает, спишь ты или нет. Ты там, где тебя никто не должен найти. Я буду сбривать брови до конца своих дней, если ты больше не очнешься».

Я хотел написать «умрешь», но не стал, потому что никогда не знаешь, кого Вселенная сейчас слушает, а кого недопонимает. Сердце мое колотится, когда я ставлю точку.

Так и слышу, как Скотт говорит: «Целая жизнь – это довольно долгий срок, mon ami. Это что-то новенькое – давать извращенные обещания совершенно незнакомым девчонкам?»

Врачиха, считывающая чувства, все не уходила.

Тихо и безропотно покидаю я пятый этаж и спускаюсь по пожарной лестнице на второй, к отцу.

Интересно, Эдди у него? Эдди, которая всегда приносит мне книги или просто оставляет их в палате. Эдди, которая приходит то в кожаном комбинезоне, то в вечернем платье и которую я видел несколько дней назад в Интернете с Уайлдером Глассом, известным писателем.

Они держались за руки, стоя на каком-то красном ковре, на Глассе был смокинг, а на ней – платье, в котором вечером она в больнице мыла отцу ноги.

Но сейчас папа один. Аппарат искусственного дыхания дышит за него, и его лицо неподвижно. Я киваю санитару, который заходит в палату каждые пятнадцать минут, он русский, зовут Дмитрий. Когда он поворачивает отца, кажется, что он его даже легонько приподнимает. Дмитрий рассказал мне обо всех приборах, которые составили около отца. Он окружен катетерами, записывающими аппаратами, какими-то машинами. Создается такое впечатление, что все они питаются от него. Еще Дмитрий рассказал мне о врачах. Есть те, что контролируют только глубину искусственной комы, это анестезиологи. Он называет их газовиками. Другие отвечают за мочу, кровь и все остальное, Дмитрий зовет их, естественно, сантехниками. Есть еще те, которые следят за мозгом, как, например, Бог или доктор Фосс, и те, которые смотрят за кровообращением.

Я не спрашиваю, кто отвечает за чувства. И так знаю.

Никто.

Никто не уполномочен приглядывать за уровнем страха. Или мужества. Или одиночества.

Я стараюсь не думать о том, что за последнее время узнал о коме. Некоторым везет, и спустя две недели они, минуя отделение для «овощей», поступают на реабилитацию. Семь процентов, то есть семь человек из ста, или семь десятых их десяти.

Пятнадцать процентов попадают сразу в отделение глубокой заморозки, как тут называют патологоанатомическое отделение.

А остальные живут в коме и в ней остаются.

Если точно, то сорок тысяч человек в одной только Англии. В год.

Те, кто просыпается, помнят все, что им рассказывали в этом состоянии.

– Salut[30], папа, – говорю я. С тех пор как я узнал, что он бретонец, а значит, оба моих родителя из Франции, я стараюсь меньше прогуливать французский. Отыскиваю в рюкзаке книгу, которую хочу почитать ему. Потом подвигаю стул на колесиках, наклоняюсь прямо к отцу и шепчу ему в ухо, чтобы голос не срывался:

– Salut. Сейчас четырнадцатое июня две тысячи пятнадцатого года. Это Сэм. Твой сын. Мне тринадцать лет. Почти четырнадцать. Тебя зовут Генри М. Скиннер. М – в честь Мало, а Скиннер – не знаю, в честь кого. Я мало о тебе знаю. Когда-то тебя звали Ле Гоффом. Тебе сорок пять, ты военный репортер. Был им. До моего рождения. Четыре недели назад с тобой произошел несчастный случай. Уже двенадцать дней ты лежишь в коме, и у тебя была остановка сердца. Сейчас ты в Веллингтонской больнице, это довольно дорого, а главного здесь все называют Богом. На улице тепло, девчонки вплетают в волосы красные пряди. У Скотта сейчас второй бунтарский период. Он не бросил курить. Но все еще хочет изучать психологию. А я был в издательстве у Эдди. Сейчас я хочу тебе кое-что прочитать. А именно «Песнь льда и пламени», часть первую.

Мой отец далеко, так далеко. Я вижу его, вижу черную боль, которая его окружает. Она окутывает его, как легкий туман. И все же я продолжаю говорить с ним.

– Сейчас время чаепития. Ты получишь что-то вкусное через свой зонд, возможно взбитый сэндвич с огурчиком и электролиты с молоком. А я перекушу бутербродом, который брал в школу. Ну да: я снова прогулял. Если тебя это сердит, предлагаю очнуться и сказать мне об этом лично.

Я приглядываюсь к отцу. Изменились его черты? Он кажется измученным… и каким-то неопределенным. Да.

– Ну да ладно. Мама, скорее всего, смотрит на прогулы иначе. Ее зовут Марифранс. Она фотограф, и вы однажды переспали. Но потом что-то случилось. Вы не остались вместе. Думаю, ты даже не присутствовал при моем рождении. Она рассказала мне о том, что Стив не мой отец, только перед поступлением в школу. Но он нормальный. Полы настилает. Вот такие дела. Я почитаю тебе немного, не против?

Потом я открываю книгу и начинаю громко читать.

День 30-й

ГЕНРИ

Я падаю и ударяюсь о землю. Она твердая и холодная. Свечи уже догорели.

Марифранс столкнула меня с походной кровати, на которой мы лежали вдвоем. Я обнимал ее, нагую, а она во сне повернулась на другой бок и столкнула меня.