Книга снов

Хотя и называет меня постоянно спортсменом, как будто не в состоянии запомнить мое имя.

Скотт всегда называет его Стив-спортсмен.

Я считаю до пяти, сглатываю комок в горле снова и снова, считаю еще раз и заставляю себя вернуться в дом.

– Сэм, ты уже сделал уроки? – спрашивает мама громко. Ее бокал пуст.

«Когда я должен был успеть, – хочу я ответить ей. – Когда?»

Иду без ответа в свою комнату.

Спустя какое-то время она возникает в дверях, халат накинут на плечи. От нее пахнет омлетом и немного алкоголем.

– Ты выучил слова, заданные по французскому?

– Хм.

– Экзамены начинаются через три недели.

– И что?

– Ты же знаешь, как важны результаты этих экзаменов, Сэм?

– Знаю, maman.

Такой вот диалог мы ведем каждый день. Об этом говорили и давеча в машине, когда она забрала меня от Кистера Джонса. Мама ужасно боится, что я начну жить не по плану.

– Сэм, эти экзамены действительно важны, если ты хочешь чего-то добиться в жизни, получить перспективную профессию.

– А разве Стив сдал экзамены?

Она делает резкий вдох.

Сам не знаю, зачем я это сказал. Это несправедливо с моей стороны, она не виновата в том, что я предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы не здесь, в этом домике-кубике, со Стивом, который называет меня спортсменом.

– Сэмюэль, я знаю, что сегодня днем ты прогулял школу.

– Не прогуливал я.

– Где же ты был? – напирает мама.

– Да так, гулял, – мямлю я. – Был… в «Запретной планете». Вышла новая книга Пратчетта.

– Сэмюэль, – говорит мама, – ты прогулял школу. В «Запретной планете» тебя не было, я звонила туда. Тебя там все знают. Итак, еще раз: где ты был?

Мама почувствовала бы себя преданной, если б я сказал ей правду. Если б все выложил: мол, ходил в больницу, как и все последние семнадцать дней. Так происходит всегда. Когда я выказывал желание общаться с отцом, мама чувствовала себя уязвленной и потом днями напролет не разговаривала со мной. Именно поэтому я продолжаю врать и говорю:

– Мы со Скоттом курили.

Скотт помер бы со смеху сейчас. Единственный раз, когда я затянулся его сигаретой, мне пришлось полчаса отлеживаться, так сильно у меня кружилась голова.

Обличительные тирады, которые она обрушивает на меня, уж всяко лучше, чем печальное, разочарованное молчание, которое немедленно последовало бы, если б я признался, что навещал отца в больнице. Ее гнев выливается в строгий запрет на покупку этой фантастической макулатуры, лишением карманных денег и телевизора.

В дверях мама еще раз оборачивается.

– Сэм, не угробь свою жизнь!

Она закрывает за собой дверь, а я сижу, сдерживая желание прокричать ей вслед: все не так, как ты думаешь! Отец спас ребенка и носит мой браслет, он чуть не умер, а теперь лежит в коме. А еще в больнице есть девочка Мэдди, которая тоже вошла в мою жизнь, и теперь я не хочу с ней расставаться. Моя жизнь не может быть загроблена так же, как ее! Мэдди никогда не будет сдавать никакие экзамены, и жизни у нее не будет никогда.

Но я молча сижу за столом и прижимаю кулаки к столешнице.

У мамы и без того много проблем. Я вижу тени ее души с тех пор, как появился на свет. Не нужно причинять ей дополнительную боль. Порой мне очень хочется защитить ее, сказать ей, что люблю ее, но я не знаю, как это сделать.

Я слышу, как Стив переключается с канала на канал, слышу, как мама зовет его спать. И через какое-то время из их комнаты до меня доносится ритмичное поскрипывание. Его издает изголовье кровати, которое трется об обои, когда Стив спит с матерью.

Каждый раз все длится ровно девять минут. После этого раздается шум смываемой в туалете воды.

Малкольм приходит ко мне в комнату и забирается в мою кровать, он еще не знает, из-за чего случаются такие звуки.

Он смотрит на меня и потом тихо говорит:

– От тебя совсем не пахнет дымом, Сэмми.

Я отвечаю не сразу. Малкольм «на другой стороне». В счастливой семье. Конечно, это все ерунда. Но каждый раз, глядя на него, мне думается, что я лишний четвертый элемент в их семье. И в то же время я знаю: я сделаю что угодно для своего брата. Он один из немногих, кто не хочет понимать, почему люди лгут или поступают подло.

Малкольм снова садится в моей кровати.

– Ты ведь не курил, Сэмми. Так где же ты был?

Где я был? Хороший вопрос. Мою жизнь взломали, хакнули. И отформатировали. Превратили в ту, которую я должен вести «на самом деле». С отцом, у которого не было больше никакой семьи.

А что, если все совершенно иначе?

Если не жизнь взломали, а просто весь мир безумен? Может, я как тот адвокат, который проходит сквозь потайную дверь в своем бюро и исследует различные варианты своей жизни до тех пор, пока уже не может понять, какая жизнь настоящая?

Я прекращаю следовать за своими мыслями по этому лабиринту. Считаю до пятисот, брат тем временем засыпает, а я пытаюсь выяснить, в реальности я или нет. С этой целью я достаю из шкафа две коробки из-под лыжных ботинок, в которых спрятаны две тяжелые папки.

Я открываю первую и просматриваю заголовки сброшюрованных газетных статей.