Книга осенних демонов

— Ключ к гримуару. Ликопеон. И, — из одного из мешочков она достала резную бутылочку из темного стекла, — промой этим лицо, дорогая моя. Три капли на стакан воды. Я не хочу тебя больше видеть с израненным лицом. В другом мешочке ты найдешь травы и заменители. Сейчас их трудно раздобыть. Они в шкатулке. Пользуйся ими экономно и пополняй, когда наступит сезон.

— Спасибо, прабабушка.

— Меланья, послушай. Этот Лукаш — чудовище, ладно. Но ты хочешь создать другое чудовище. Послушай моего совета и не делай этого. Растопчи его черное сердце, но потом начни жизнь как обычная девушка твоего возраста. Поищи себе нормального мужчину и сделай так, чтобы он полюбил тебя. Дар — это не протез. Его нельзя так употреблять. Мы женщины, и мы люди. Мы должны жить как люди.

— Я, наверное, не умею, бабушка. Это слишком долго длилось.

Прабабушка вздохнула.

— Ты все равно будешь вынуждена. Научишься. Короткий путь нам всегда мстит. Ты знаешь, что делать с браслетом. Ты будешь иметь над ним власть только тогда, когда будешь носить ликопеон, а ты должна будешь иметь свой. Не снимай его никогда дольше чем на несколько часов. А в полнолуние даже ни на минуту. Ты запомнишь?

— Да.

— И отошли его тотчас же, когда он сделает свое.

Тишина.

— Меланья?

— Я дам ему знание. И дам ему себя.

Старая женщина глубоко вздохнула.

— И ты думаешь, что это так просто. Боже милостивый, тебе это не удастся. О каких-то вещах ты должна узнать сама. В этом я не смогу тебе помочь. Пожалуйста.

Прабабушка бросила два мешочка прямо в зеркало. С ее стороны стола. Меланья увидела, как поверхность стекла расступается, как по ней, словно по поверхности пруда, расходятся круги. Мешочки упали на стол, зеркало некоторое время волновалось, потом успокоилось. В нем по-прежнему была видна бабушка, по ту сторону стола сидящая в теплом свете лампы от «Тиффани».

Она держала два сплетенных серебряных браслета. Бросила их в зеркало легким движением руки. Они с металлическим звуком ударились об инкрустированную поверхность, едва не разбив фарфоровое блюдце. Меланья осторожно подняла их и разъединила.

— Ликопеон. — Браслеты выглядели странно, как серебряные фрагменты позвоночника какого-то неземного существа.

— Не нужно их туго застегивать, — сказала прабабушка. — Они сами подстроятся. И, слава богу, их не нужно прятать. Люди носят такие странные вещи, что никто не обратит внимания. Мне пора, доченька. И… Меланья.

— Да, бабушка.

— Мы еще будем видеться, но запомни, что в середине ноября будут мои похороны. Я надеюсь, что ты придешь.

— Бабушка!

— Всего доброго, Меланья.

Зеркало снова пришло в движенье, потом из него раздался тихий музыкальный треск, как у внезапно замерзающей воды. Прабабка исчезла, а вместо нее в зеркале появилось лицо Меланьи с мелкими чертами, обрамленное рыжими локонами, с ранкой полумесяцем, разрезающей черную бровь, с желто-зеленым синяком под красивым зеленым глазом. Зеркало вновь было зеркалом.

С усилием Меланья перенесла его на комод и поставила так, чтобы не видеть себя. Зажгла свет и отнесла чашку на кухню.

А потом пошла в ванную и открыла краны. Села на край, налила раковину теплой воды и добавила три капли эликсира. Красные, как кровь, кляксы растеклись, окрашивая воду в розовый цвет. Воздух наполнился запахом имбиря, розового масла и меди. Меланья достала из коробочки ватный диск и, морщась и постанывая перед зеркалом, начала промывать ранки на лице. Жгло невообразимо. Вода с шумом лилась в ванну. Было хорошо быть дома одной.

Уже скоро.

Уже скоро, сволочь!

Лежа в теплой воде, она чувствовала, как эликсир действует на рану, ссадину и синяки. Немного жгло, но более всего она чувствовала, как кожа стягивается и сжимается.

Наконец-то она наведет порядок. Меланья ощущала только гнев. Ее огромная, столько всего испытавшая любовь, длившаяся вопреки рассудку и всему миру, погасла в один вечер, как затушенная свеча. Тогда он ее даже не ударил. Просто сидел в комнате в расстегнутой рубашке, борясь с выкатывающимися из орбит глазами; его белое, как воск, лицо обвисло и так одеревенело от алкоголя, что он не мог даже говорить. Его ладонь, как змея, протянулась в сторону рюмки и опрокинула ее. Он бормотал: «На фто ты пялисся, ду-у-ра», а потом двинулся в коридор и упал без чувств на мешок. Меланья почувствовала вдруг, что в ее голове будто обломилась прогнившая ступенька. Она смотрела на его карикатурно худое тело, распластавшееся на паркете, слипшиеся космами длинные рассыпавшиеся по плечам волосы, полуоткрытый рот, из которого несло перегаром и ацетоном. Ей казалось, что она видит его впервые. Его брюки были отвердевшие от пятен и протертые на коленях, ноги — босые и грязные. И еще эти кучерявые черные козлиные волоски по всему телу.

Боже, что этот смердящий пьяница делает на моем полу?

Этот смердящий пьяница — твой декадентский мрачный князь, твой поэт. Твой бунт против мещанского быта. Это семь самых лучших лет твоей жизни, пропитых и улетевших в унитаз, как мерзкая водка. Твой Джим Моррисон.

Она поклялась отомстить, когда убирала с пола следы рвоты. Очень просто. Пришло время перелома.