Книга образов

Но чу! шаги с порога,

стук копыт, дорога,

и вновь тишина.

Отец! Он нас не обидел?..

Чудовищный исполин,

чего он хотел? — Он видел

тебя в саду, мой сын.-

Отец, какой он красивый!

Как поступь его сильна!

Какая черная грива

у его скакуна!

Шлем его золоченый

в панцирь тяжелый врос.

Но он — я видел — корону

узкую привез.

Я слышал: она звенела,

ударясь о меч в шагу.

За жемчуг такой я смело

жизнь отдать могу!

Во гневе ее срывали,

в страхе ее теряли,

ковали ее в огне!

Но так ее обруч тонок,

что может носить ребенок,-

отдай, отдай ее мне!

Я носил бы ее порою…

Отдай ее мне, отец!

А еще ~ я тебе открою,

откуда пришел гонец:

что значат в том мире вещи,

какие там города,

кто ждет во тьме зловещей

моего суда…

Отец мой был измучен,

совсем потерял покой.

Сидел он мрачнее тучи

ночь напролет со мной.

Он ждал какой-то беды

и отвечал мне вяло,

чтоб не услыхала

мама (она все знала,

когда, полотна белее,

по самой дальней аллее

сквозь черные шла сады).

Перевод А. Топорова

XXVII. ПЕСНЯ САМОУБИЙЦЫ

Вот только бы не опоздать.

А то, глядишь, разрежут опять

веревку.

Чуточка вечности в плоти моей,

ведь я проделал для встречи с ней

подготовку.

Ложечку жизни суют мне они,

эту жалкую ложку.

Не хочу никак, ничего, ни-ни,

ни помногу, ни понемножку.

Я знаю, в чем счастье: живи да живи,

этот мир — горшок со жратвой.

Но этого нет у меня в крови,

хоть и понял все головой.

Других это кормит, меня же — нет,

хворать — это мой удел.

Теперь хотя бы на тысячу лет

я на диету сел.

Перевод Е. Витковского

XXVIII. ПЕСНЯ ВДОВЫ

Вначале жизнь была хороша,

в тепле устоявшемся крепла душа.

Юные годы прошли, спеша,-

я не знала, что так со всеми.

И вдруг потянулся за годом год,

не нов и не радостен стал их черед,

один за другим придет и уйдет,-

разорвалось надвое время.

Вина не его, вина не моя,

терпенья набрались и он, и я,

но смерть терпеть не хотела.

Я видела смерть, ковылявшую к нам,-

все без спроса она прибрала к рукам,

до меня-то ей — что за дело.

Что же делала я, для себя, свое?

Разве это нищенское житье

судьбой дано под залог?

Не только счастье Судьба дает,

и горе и муки идут в оборот —

старьевщицын хлам убог.

Судьба покупала меня ни за грош,

губ и ресниц любую дрожь,

даже походку, и вот

шла распродажа день за днем.

Судьба купила все — а потом

не оплатила счет.

Перевод Е. Витковского

XXVIII. ПЕСНЯ ВДОВЫ

Сначала жизнь была легка.

Я молода была и крепка.

А что беда недалека,

откуда знать мне было?

Я жизни не ведала тогда,

но потихоньку шли года,

и к нам явившаяся беда

нам надвое жизнь разбила.

Тут не повинны ни я, ни он,

терпеньем был каждый наделен

(у смерти его так мало).

Я поняла: его смерть близка,

она отнимала по капле — пока

совсем его не стало.

А что же мое? чем владею я?

Ведь даже нищая жизнь моя

мне в долг судьбою дана.

Судьба не только счастье возьмет,

мученья и вопли — ее доход,

и горем торгует она.

Судьба ждала моего конца,

скупала румянец с моего лица,

походки моей красоту.

То был постоянный аукцион,

потом окончился и он —

и вот я гляжу в пустоту.

Перевод Т. Сильман

XXIX. ПЕСНЯ СИРОТЫ

Я ничто и не буду ничем ни дня.

Я мал, а кругом большая возня:

и дальше не краше.

Папаши, мамаши,

пожалейте меня.

Правда, я не стою забот:

жатва уже снята.

Пора не пришла мне и не придет —

не нужен нигде сирота.

Я без смены ношу одежду свою,

давно потерявшую цвет.

Но, быть может, волею Божьей, тряпью

вовеки износу нет.

Не сменились пряди волос моих,

все та же каждая прядь,

а тот, кто ласкал когда-то их,-

их вовек не будет ласкать.

Перевод Е. Витковского

XXIX. ПЕСНЯ СИРОТЫ

Я — ничто, я ничем никогда не была.

Я для жизни слишком слаба и мала;

и никто меня не жалеет;

ни отец, ни мать не пригреет —

их рано судьба отняла.

Да я и не стою забот:

мне ввысь уже не расти.

Я никому не нужна, а час мой пробьет —

уж меня не спасти.

У меня и платье одно,

на нем так много заплат,

оно на весь век мне дано —

в гости к господу богу наряд.

И венец волос моих мал

(да что с меня взять?),

а тот, кто их часто лас кал,-

никого уж не будет ласкать.

Перевод Т. Сильман

XXX. ЗА КНИГОЙ

Я зачитался, я читал давно,

с тех пор как дождь пошел хлестать в окно.

Весь с головою в чтение уйдя,

не слышал я дождя.

Я вглядывался в строки, как в морщины

задумчивости, и часы подряд

стояло время или шло назад.

Как вдруг я вижу, краскою карминной

в них набрано: закат, закат, закат…

Как нитки ожерелья, строки рвутся,

и буквы катятся куда хотят.

Я знаю, солнце, покидая сад,

должно еще раз оглянуться

из-за охваченных зарей оград.

А вот как будто ночь по всем приметам.

Деревья жмутся по краям дорог,

и люди собираются в кружок

и тихо рассуждают, каждый слог

дороже золота ценя при этом.

И если я от книги подыму

глаза и за окно уставлюсь взглядом,

как будет близко все, как станет рядом,

сродни и впору сердцу моему!

Но надо глубже вжиться в полутьму

и глаз приноровить к ночным громадам,

и я увижу, что земле мала

околица, она переросла

себя и стала больше небосвода,

а крайняя звезда в конце села —

как свет в последнем домике прихода.

Перевод Б. Пастернака

XXXI. СОЗЕРЦАНИЕ

Деревья складками коры

мне говорят об ураганах,

и я их сообщений странных

не в силах слышать средь нежданных