Книга образов

невзгод, в скитаньях постоянных,

один, без друга и сестры.

Сквозь рощу рвется непогода,

сквозь изгороди и дома.

И вновь без возраста природа.

И дни, и вещи обихода,

и даль пространств — как стих псалма.

Как мелки с жизнью наши споры,

как крупно то, что против нас!

Когда б мы поддались напору

стихии, ищущей простора,

мы выросли бы во сто раз.

Все, что мы побеждаем, — малость,

нас унижает наш успех.

Необычайность, небывалость

зовет борцов совсем не тех.

Так ангел Ветхого Завета

искал соперника под стать.

Как арфу, он сжимал атлета,

которого любая жила

струною ангелу служила,

чтоб схваткой гимн на нем сыграть.

Кого то ангел победил

то правым, не гордясь собою,

выходит из такого боя

в сознанье и в расцвете сил.

Не станет он искать побед.

Он ждет, чтоб высшее начало

его все чаще побеждало,

чтобы расти ему в ответ.

Перевод Б. Пастернака

XXXII. СЛОВА ПЕРЕД СНОМ

Я хочу баюкать кого-то,

у кого-то и с кем-то быть.

Я хочу тебе спеть негромкое что-то

и с тобой во сне твоем плыть.

Я хочу быть единственным в доме,

кто знал, как мерзнут цветы.

И слушать, как шепчут в дреме

созвездия, листья и ты.

Часы окликают ночной покой,

и время видимо все до дна.

И по улице кто-то идет чужой,

чужую собаку лишая сна.

И вновь тишина. И мой взгляд

держит тебя во сне,

возносит, и опускает назад,

лишь что-то дрогнет в окне.

Перевод В. Куприянова

XXXIII. ОДИНОКИЙ

Я — словно мореход из дальних стран,

а косный быт туземцев неподвижен.

Их день стоит, как круглый столб

у хижин,

а мне глядится в очи океан.

Мир, необжитый, как простор луны,

под черепом моим давно таится.

Их чувства одинаковы, как лица,

а их слова давно заселены.

Мои предметы, словно чудеса,

непостижимы их обычной вере.

Все эти вещи прыгали, как звери,

а здесь у них отнялись голоса.

Перевод Г. Ратгауза

XXXIII. ОДИНОКИЙ

Как странник, в дальних плававший морях,

живу я в мире тех, кто вечно дома.

Здесь дни стоят, как чаши на столах,

а мне лишь даль подвластна и знакома.

Нездешний мир проник в мои черты,-

пускай пустынный, неподлунный, смутный,-

но здесь, у них, все чувства обжиты

и все слова привычны и уютны.

Со мною странные пришли сюда

из стран заморских вещи-пилигримы:

там, у себя, они неукротимы,

а здесь сгореть готовы со стыда.

Перевод А. Карельского

XXXIV. ВОСПОМИНАНИЕ

Ты ждешь, что одно мгновенье

безмерно жизнь удлинит,

разбудит в камне движенье,

свяжет тонкие звенья,

глубины твои отворит.

Книги в шкафах стеклянных,

золото их в пыли,

ты грезишь о прошлых странах,

о лицах, словах, обманах

женщин, что вдаль отошли.

И вдруг осеняет, что это

в прошлом. И пред тобой, как судьба,

давно забытого лета

виденье, страх и мольба.

Перевод В. Куприянова

XXXV. ОСЕНЬ

Листва на землю падает, летит,

точь-в-точь на небе время листопада,

так падает, ропща среди распада;

и падает из звездного каскада

отяжелевшая земля, как в скит.

Мы падаем. И строчки на листы.

Не узнаю тебя среди смещенья.

И все же некто есть, кто все паденья

веками держит бережно в горсти.

Перевод В. Летучего

XXXVI. ПРЕДЧУВСТВИЕ

Я с напряженностью флага вдаль устремляюсь.

Влага бури дальней мне внятна, и я с этой

бурей сливаюсь,

в то время, как все, что внизу, дремлет, не веря:

двери мягки в движеньях, в каминах ровное

тленье.

окна не дребезжат, и пыль еще тяжела.

Но я уже ведаю бурю, во мне, как на море,

мгла.

И я растворяюсь, как бездна, и падаю в свой

поток,

и на гребне своей волны вижу, что одинок

в огромной буре.

Перевод В. Куприянова

XXXVII. ВЕЧЕР В СКОНЕ

Парк высоко. И словно бы из дома

я выхожу, дорогу узнаю

в просторный вечер, в распростертый

ветер.

Вдоль облака иду и водоема,

и мельницы, плывущей на краю

небес, среди которых я сегодня

не более, как вещь в руке господней,

быть может, наименьшая.

Взгляни,-

все это разве небеса одни?

В разливах зыбких белизны и черни

блаженная всплывает синева,

а поверху, приметное едва,

почти неразличимое свеченье

огня закатного,

чудесный строй,

что держится и движется собой,

творящий в непонятном распорядке

фигуры странные, крыла и складки,

и, наконец, врата, в такой дали,

какую птицы знать одни могли.

Перевод В. Полетаева

XXXVIII. ТРИ ВОЛХВА

ЛЕГЕНДА

В краю, где ветер и песок,

господь явился нам;

так жатвы наступает срок

налившимся хлебам,-

и чудо было: там

велел идти в дорогу бог

звезде и трем волхвам.

И с трех сторон в пути сойдясь,

на небо посмотрев,

так с трех сторон пошли, смирясь,

и справа князь, и слева князь

в далекий тихий хлев.

Но что с дарами их влекло

в убогий Вифлеем?

Сияло всадника чело,

и было бархатным седло,

и драгоценным — шлем.

Был правый, словно фараон,

богат, и левый был

озолочен, осеребрен,-

и блеск, и звон

со всех сторон,-

и возжигал куренья он

в сосуде, что под небосклон

душистый дым струил.

С улыбкой вещая звезда

вела вперед князей

и, над Марией встав, тогда

сказала тайно ей:

Смотри, вот всадники пришли,

которых я вела,-

цари языческой земли —

их ноша тяжела,-

из тьмы дары они несли,

но ты не бойся зла.

У них двенадцать дочерей

и только сына нег-

одна молитва у царей:

для тронов их, для их очей

твой сын — надежды свет.

Но верь и жди других дорог,

твой сын в язычниках княжить

не будет, знает бог.