Княжий удел

— Эй, кто вы такие будете?! — выехали на сопку вестовые Василия. — Куда едете?

— В Троицу спешим, — отозвался тысяцкий. — Сено мы уже отвезли, а сейчас рогожу везем. Давеча игумен уплатил за все, да не смогли сразу все нагрузить, вот сейчас и гоним, — нашелся тысяцкий. — А сами-то вы кто такие будете? Ратники, видать.

— Тебе-то что за дело!

Сани въехали на гору, поравнялись с группой стражей, и по отлогому спуску полозья заскользили дальше, увлекая за собой санный поезд.

— Стой! — окликнул головные сани страж. — Остановись, тебе говорят! Что ты под тулупом прячешь? Говоришь, в монастырь рогожу везешь, а сам доспехи надел! Поворачивай сани! — орал отрок.

Страж не успел опомниться, как рогожа отлетела и с соседних саней два дюжих детины с боевыми топорами ринулись на разгневанного воина. Один из них размахнулся и, вкладывая в удар всю силу, опустил топорище на голову отрока.

— Вяжи их, мужи! Вяжи крепче! — орал тысяцкий.

Рогожи, ставшие ненужными, разлетались в разные стороны. И дюжина ратников, утопая в глубоком снегу, уже мчалась вдогонку за стражами. Снег мешал бежать им, и они, путаясь в длинных тулупах, вязли в глубоком снегу.

— Держи их! Не дайте им уйти! — орал тысяцкий, срывая на морозе голос.

Рядом с тысяцким Иван Можайский нетерпеливо поигрывал плетью, сбивая с сапог рыхлый снег. Иван Можайский видел, как один за другим вязли в глубоком снегу дозорные Василия Васильевича и, неловко барахтаясь, пытались выбраться на твердый наст, который обламывался под их тяжестью, и вновь они оказывались в прочном плену. Ратники Ивана Можайского без лишней суеты окружили стражей Василия Васильевича и после недолгой борьбы повязали их по рукам и ногам. А потом, бесчувственных, изрядно помятых, побросали в сани.

Плеть Ивана Можайского гибкой змейкой извивалась в воздухе, резала его со свистом и опускалась в глубокий снег.

Путь в Троицкий монастырь был свободен.

Иван Андреевич еще медлил, понимал, что от его воли зависит не только судьба великого княжения, но и самой Москвы. А что, если повернуть против Шемяки? До чего додумался супостат — великих княгинь в холодных сенях держал, пока с боярами решал, как с московским князем поступить. Софья Витовтовна (горда шибко!) накидку соболиную брать не пожелала, так и простояла в одном сарафане на стуже. И Василий Васильевич ведь не чужой, а брат двоюродный! К кому первому он за помощью обращался, когда против ордынцев укреплялся? К Ивану Можайскому! С кем планами своими делился? И здесь Иван Андреевич. И даже с братом Шемякой мирил его можайский князь.

Гибкая плеть изрезала вокруг весь снег, неровные, извилистые линии глубокими шрамами оставались на белой поверхности. Вот удар пришелся мимо цели, и кожаный ремень, крепко обвив голенище, причинил князю боль.

— Ну что ты стоишь?! — сжав зубы, простонал можайский князь. — Погоняй дружину скорее в Троицу! Вели князя брать! Не ровен час, уйдет!

Тысяцкий, укоряя себя за медлительность, уже покрикивал на дружину, подгонял ее к Троице.

Иван Можайский видел, как поле стало наполняться людьми, и ратники, облаченные в тяжелые доспехи, терпеливо и уверенно направлялись по глубокому снегу к Троице.

Он еще раза два хлестнул плетью снег, наказывая его за строптивость, а потом обломил древко о колено и с силой отшвырнул прочь.

— Государь, Василий Васильевич! — орал Прошка. — Шемяка у Троицы! За тобой приехал!

Василий Васильевич поднялся на стены и увидел, как к Троице, пробираясь через рыхлый снег, торопилась дружина.

— Как же это? Ведь на кресте клялись! — не верил князь своим глазам.

— Да что же ты, государь, стоишь? Бежать надо! — Прошка потащил великого князя к лестнице. — Успеешь уйти! Пока они через снег пройдут, время уйдет, а ты другой стороной от монастыря ускачешь! Там путь накатан, всю неделю монахи хворост ко двору возили. Авось смилостивится Господь, убережет! Скорее же, государь, на конюшенный двор!

Конюшенный боярин побитым псом увивался подле Василия.

— Да как же, батюшка, сам же не велел коней держать запряженными. Все говорил, что крестное целование у тебя с братьями. Не посмеют они против Бога… Вот тебе и раз, кто же знал, что так обернется!

Несмотря на мороз, конюшенный изрядно вспотел, и на лбу выступила обильная испарина. Длинные волосья свалялись и грязными сосульками спадали на ворот шубы. Для него Василий Васильевич еще оставался московским князем.

Боярин пытался заглянуть в глаза великому князю, а поймав его взгляд, съежился, словно получил сильный пинок.

Василий размашисто шел по конюшне. В стойлах, неторопливо пожевывая сено, стояли распряженные лошади.

— Бери, государь, любую да скачи прочь от монастыря, — торопил Прохор. — Дружина Шемяки сейчас во врата стучать начнет.

— Нет! — воспротивился вдруг Василий. — Чтобы я, как тать, убегал из святой обители на неподседланной лошади?! Это Московская земля, и я здесь хозяин! Если уезжать, так не вором, а на тройке, как подобает великому князю! Вели запрячь! — распорядился великий князь.

— Сейчас, государь! Это я мигом! — волчком закрутился конюшенный. — Челядь! Да куда же они все запропастились!