Княжий удел

— Государь, Василий Васильевич, ворота ломают! Прятаться тебе нужно! — торопил Прохор.

Василий вышел с конюшенного двора. Челядь приуныла, шапки поскидали, как будто мимо покойника пронесли. А может, это последняя честь некогда великому московскому князю? Чернецы гуртом стояли подле собора, великого князя уже и не замечают. Стало быть, уже другого хозяина присмотрели. Ладно, хоть руки еще не крутят!

— Батюшка, родимый ты наш! Прячься, авось укроют тебя троицкие стены. От татар они нас спасали, быть может, тебя от братьев укроют! — подался вперед игумен.

— К Троицкой церкви, государь, беги! К Троицкой! — вопил пономарь. — Там стены мурованные. Пойдем, я тебя спрячу. Не пожалеет ведь Шемяка, порешит разом! Господи, что же это делается на земле нашей, если брат на брата опять идет!

Василий продолжал стоять.

— Василий Васильевич, беги за мной, спасайся от смертного боя!

— От татар не прятался, а от братьев скрываться придется? Неужели князья хуже татар будут?

Зазвонили колокола. И непонятно было, к чему этот звон: к печали горькой или радости великой. В ворота уже рассерженно стучали, и резкий басовитый голос распорядился:

— Открывай, братия! Чего затаились? Или гостям не рады? Князь к вам приехал!

Вратник-чернец отворять не хотел:

— Что же это вы, господа, в гости с оружием ходите? Сложили бы рогатины у врат да зашли бы в монастырь. Аль нас, чернецов, перепугались?

— А ну отворяй, Божий человек, кому сказано! Не любит князь у ворот топтаться! Мигом взломаем!

Вратник долго не мог совладать с засовом: он выскальзывал, обжигал холодом руки и, походило, намертво застыл на морозе. А когда щеколда наконец поддалась усилиям, руки были избиты в кровь.

Дзинькнуло на холоде железо, словно просило прощения, а следом заскрипела дверь, впуская в церковь великого князя.

— Не майся, государь! Здесь будешь! Церковь каменную не взломают силой. Я ухожу, а ты изнутри запрись.

— О сыновьях позаботься.

— Будет сделано, государь, позабочусь.

У алтаря горели свечи, и копоть тонкой струйкой тянулась к каменному своду, растекаясь по овальным углам, где и умирала, оставляя после себя темные разводы. Казалось, сам Христос проникся бедой Василия Васильевича и в этот час выглядел особенно скорбящим, и узкое чело глубоко прорезала продольная морщина.

— Спаси меня, Господи, не дай причинить зла, — просил государь. — Убереги от лиходеев, не дай свершиться худому. Не оставь малых деток без отца, а отчину без хозяина. Чтобы не попала она в худые руки, чтобы не предали ее разорению и позору.

Христос скорбел вместе с государем. Василию показалось, что морщина становилась глубже, чем обычно, а у корней волос зародилась другая, едва уловимая полосочка.

Теперь Василий радовался, что в монастыре не было его сыновей — Ивана и Юрия. Вчера вечером они упросили его отъехать в село Боярово к князю Ивану Ряполовскому. Обещали вернуться к вечеру. А ведь отпускать не хотел и, если бы не Прошка, который был привязан к князьям особенно тепло, видно, придержал бы их подле себя.

Село Боярово славилось своими стариками, каждый из которых был кудесник и чудный сказатель, и приезжали сюда из окрестных пригородов князья, чтобы послушать удивительные истории. Особенно охоч был до дедовских притч старший из сыновей — Иван. Он мог часами слушать чудное житие мучеников и видел себя стойким отшельником, прославившимся своими пережитыми испытаниями.

Видно, скоротали сыновья ночь в долгих разговорах и сейчас торопятся обратно, чтобы вернуться к отцу в срок. Василий вдруг похолодел от мысли: они могут вернуться к полудню, когда здесь будет вражья дружина. Не посмотрит Шемяка, что отроки перед ним, смерти предать может.

Если выйти сейчас навстречу дружине — значит, попасть в плен, который пострашнее басурманова будет, но тем самым спасти сыновей. Ежели остаться — дружина начнет искать великого князя и без него обратно не вернется, но тогда вместо одного заберут троих.

Во дворе послышалось ржание, а затем раздался грубый окрик Никиты Константиновича, боярина Шемяки:

— Куда князя, пономарь, спрятал? Где он, етит твою! Говори, пока душу из тебя не вытряс!

Застучали копыта о каменный пол, видно, горячий конь вынес всадника на церковную паперть, и в следующий миг голос Никифора запротестовал:

— Да что же ты, поганец, делаешь?! Неужто на коне в церковь хочешь въехать?!

— Ты что, пес, не узнаешь боярина московского князя?! — слышал Василий голос Никиты Константиновича.

— А вот ты пес и есть! — твердо на своем стоял пономарь. — Нет у Василия Васильевича таких бояр!

— Дерзок ты больно, пономарь, видно, плеть по тебе плачет. Я боярин московского князя Дмитрия Юрьевича!

— Не бывало никогда такого московского князя на Руси, а был угличский князь Дмитрий!

— Где Василий?! Куда ты его запрятал?!

— Если ты сам иуда, так, думаешь, и я им стану? — дерзил пономарь.