Княжий удел

Здесь все оставалось так же, как было при первом игумене — Сергии Радонежском: посредине монастырского двора стоял Успенский собор, который хороводом обступали стены. Немного в стороне ютились кельи монахов, их крыши возвышались над крепостными стенами.

Ворота были распахнуты — игумен дожидался великого московского князя.

— Стало быть, Василия в Москве нет, — торжествовал Шемяка.

— Нет, государь, — охотно отвечал чернец. — К Троице поехал на богомолье, все грех свой поганый никак замолить не может.

— Сколько он там пробудет?

— Видать, неделю. Игумен как узнал об том, так сразу за тобой велел ехать. Вся наша братия против великого князя вооружилась. А с нами и князья и бояре московские. Езжай, Дмитрий Юрьевич, в стольный град, ждем тебя, как отца родного!

Дмитрию Шемяке вскочить бы да бежать в Москву как есть в одних портках, однако он не торопится: помолчал малость, а потом еще спросил:

— Великие княгини где? Тетка моя Софья и жена Василия?

— В Москве остались, — прошипел зло чернец. — Из терема своего и шага не желают ступить. Но то не помеха тебе, князь. Все мы, как один, за тебя живот положим!

Все не торопится Дмитрий Юрьевич, чего-то ждет.

— Ивану Андреевичу Можайскому отправили весть?

— Отправили, — живо отвечал чернец. — Я-то к тебе поехал, а схимник Григорий — к князю Ивану.

— Хорошо, — проговорил Дмитрий, как будто себя уговаривал. — Еду я!

Вот он, его час! Эх, кабы не упрямство батюшки (земля ему пухом!), давно сидел бы на великокняжеском столе. А Васька Московский, как холоп дворовый, его слова бы дожидался. Видно, есть на земле правда. Вот сегодня он въедет в стольный город не князем Угличским, а московским государем.

— Посох мне! — сказал Шемяка.

Тотчас рында исполнил его приказание.

Дмитрий не хотел въезжать в Москву с боевым топором, как золотоордынский мурза. Он вернется в стольный город с княжеским жезлом в руках, как хозяин.

— Пускай приготовят мне серого жеребца и украсят его праздничной попоной! — распорядился князь. — Я выезжаю немедленно.

Дмитрий Шемяка поднялся со стула. Казалось, сейчас он стал выше ростом — час назад был еще галицким князем, а поднялся государем Московским. Плащ бы нацепить походный да застегнуть его золотой брошью, да уж ладно, не на сечу еду, а на великое княжение.

Рында уже подавал Дмитрию шапку и согнулся на сей раз ниже обычного, понимая, что клонится перед московским князем.

Хоть и прозван февраль вьюговеем, но в этот год он оказался как никогда безмятежным — в дикой сатанинской пляске не дует ветер, и метель не бросает в лицо колючие хлопья снега. Тихим был месяц в эту зиму и напоминал робкую невестку в доме сурового свекра. Год выдался малоснежным, только едва присыпал смерзшие комья земли и на том успокоился. Но в этот день неожиданно пошел снег, он валил так густо, что казался белой стеной. Видимо, чувствовал за собой вьюговей грех, вот оттого и укрыл снегом поля, лес и крыши домов.

У Москвы-реки Шемяка увидел полынью, от которой по кривой и утоптанной тропинке, что гуси за вожаком, шли бабы с коромыслами и ведрами, доверху наполненными студеной водой, которая выплескивалась прямо на заснеженную тропу. «Примета хорошая», — улыбнулся князь.

И тут Шемяка остановился. А по себе ли шапку меришь? Быть может, она тяжела, пригнет, не распрямит спину, а сделает ее сутулой. Не лучше ли быть первым среди удельных князей, чем московским государем по мятежному хотению?

— Вперед! — позвал за собой Шемяка, отметая в сторону последние сомнения.

«Чем ты хуже Васьки? — думал Дмитрий. — Разве в твоих жилах иная кровь, чем у остальных Рюриковичей?» И конь, понимая своего седока, галопом мчался к кремлевским воротам.

— Мать твою, врата закрывают! — услышал князь голос боярина Ушатого. — Пускать не хотят!

Вскинул конь крупную голову, явно обиженный за седока, и застыл, закусив удила.

— Открывай! — что есть силы орал Ушатый. — Дмитрий Юрьевич к тетке своей пожаловал, к великой княгине Софье!

— Вот она и велела его взашей гнать! — ответил вратник, высунув голову. — Пусть в Галич свой едет, там ему место! И великий князь Василий Васильевич наказывал никого не впускать!

— Ты что, за басурман нас принимаешь? — грозно спросил Дмитрий Юрьевич. — Или не видишь, кто перед тобой?!

Вратник ерепенился:

— Чем же вы лучше басурман? На великого князя напраслину наводите.

Смолчать бы вратнику — князь перед ним! Да разве утерпится, если вся Москва на тебя смотрит.

Вырвал Дмитрий самострел у рынды и пустил стрелу в дерзкого. Острое жало пробило толстые пластины, попало в самое сердце.

— Открывайте врата! — кричал князь.

— Почему князя у ворот томите? — услышал Шемяка грозный голос тысяцкого. — Виданное ли дело, брата Василия Васильевича в дом не пущать! Открывай ворота, да пошире!

Великое княжение не выпрашивают с протянутой рукой, это не милостыня, его забирают по праву сильнейшего. Если Василий вернул себе великое княжение силой, то почему так же силой не отнять его!

Ворота отворились, и скрип их — словно вздох усталой души, хотели бы они знать, кого впустили, гостя или хозяина московского.