Княжья доля

Учитывая, что здесь ему на вид и вовсе лет тринадцать, впереди этих подколок тоже светило предостаточно.

— А Вячеславу, — парировал Константин, — было двадцать восемь. А мне так вообще под сорок. И не о годах речь. Просто если другие заметят, что дите не кланяется — решат, что неразумен еще, глуп, что с мальца возьмешь — научится, а вот тебе, — заявил он Славке, — уже восемнадцать, не меньше. Тут другие разговоры будут. Скажут, что князь ему слишком много позволяет, видать, шибко подобрел, и тоже поведут себя соответственно.

— Непривычно просто как-то, — неловко улыбаясь и чувствуя собственную неправоту, пожал плечами Славка.

«Да и унизительно», — очень хотелось ему добавить, но он сдержался.

Однако Константин точно угадал его мысли:

— Ты, Вячеслав, человек военный и должен понимать, что этот поклон — никакое не унижение, а просто как бы узаконенная форма приветствия, ну… — Он замялся, подбирая нужные слова, и наконец нашелся: — Типа отдания воинской чести начальнику. Я старше тебя по воинскому званию — князь, то бишь генерал или как минимум полковник. Ты же едва-едва зачислен в дружину, да еще учиться всему предстоит — стало быть, на должности курсанта, не выше. Только в двадцатом веке прикладывали руку к головному убору, а здесь отвешивают поклон — вот и вся разница.

— Ну если отдание воинской чести — тогда убедил, — вздохнул Славка и тут же как-то неловко согнул спину под прямым углом, ворчливо осведомившись: — Хватит, что ли?

— Ниже, ниже, — безжалостно давил голос Константина. — Рукой должен пола коснуться. Вот теперь нормально. А ты, орел, особого приглашения дожидаешься? — обратился он к Миньке, который, нахмурившись, глядел на князя.

— Насколько я помню, — взбрыкнул тот, — отдание воинской чести обоюдное. Вот он тебе отдал, теперь ты ему должен. А иначе нечестно будет.

— Ну не двадцатый же век на дворе! Здесь свои правила! — возмутился непонятливостью Миньки Константин и наконец-то, чуть ли не в первый раз, встретил поддержку со стороны Славки.

Тот отвесил звонкий подзатыльник по вихрастой голове мальчишки и безапелляционно заявил:

— Я, курсант, кланяюсь, а ты, сопля зеленая, еще и в суворовцы не пролез, а туда же, взбрыкивать. В чужой монастырь со своим уставом не ходят — слыхал такое?

— Ну слыхал, — буркнул Минька.

— Тебе же сказано, что унижаться никто не заставляет, а отдать средневековую воинскую честь обязан, коль тебя на службу приняли.

— На какую службу? — не понял Минька.

Константин тоже вопросительно посмотрел на Славку и поинтересовался:

— О чем это ты?

— Неужели не помнишь, как он вчера к тебе просился? Я так думал, что ты его принял, коли с собой прихватил. Но, в конце концов, не поздно и передумать, если он так кочевряжится. Нехай по его спине опять тиун своей шелепугой[48] прошвырнется. — И в ответ на удивленный взгляд Константина широко улыбнулся. — Я это слово уже на третий день пребывания здесь запомнил, после того как ею по мне прогулялись.

— Тогда понятно, почему ты так лихо с тиуном, — кивнул Константин.

Славка иронично улыбнулся, а потом пояснил, что вообще-то деревня, в которой он встретился с Константином, была неизвестно какая по счету, и топал он к ней аж от самого Пронска, где и влетел самый первый раз.

— А ты думаешь, чего я такой всклокоченный? — подытожил он. — Вообще-то психов в спецназе не держат, так что я в двадцатом веке был еще относительно ничего, а вот когда сюда угодил, то тут и впрямь после полутора месяцев скитаний нервы враздрай пришли.

Вячеслав зло прищурился, и в памяти сразу всплыли события полуторамесячной давности, особенно самое начало…

Он тогда даже не успел ничего сообразить, внезапно оказавшись в совершенно незнакомом месте. Вместо ночи яркий день, вместо поезда какая-то площадь, вместо безлюдного перрона уйма народу, а уж про одежду и обувь и вовсе не стоило говорить.

Некоторое время он, остолбенев, разглядывал на себе длинную, чуть ли не до колен, белую рубаху, загадочную безрукавку мехом внутрь и… лапти, которые выглядели особенно дико.

— Пшел! — вывел его из столбняка чей-то повелительный голос, раздавшийся совсем рядом, и тут же резкий толчок, от которого Вячеслав, не ожидавший столь внезапного и беспричинного нападения, полетел в лужу, у края которой стоял.

Лужа была неглубокой, но вода в ней оказалась весьма холодной, и, когда он поднялся, его одежда оказалась чуть ли не полностью в грязи.

Вячеслав повернулся в сторону толкнувшего, который, не обращая внимания на парня, уже шел дальше.

Спустить такое — себя не уважать.

— Слышь, мужик, — окликнул он, когда догнал, и, видя, что тот не реагирует, положил руку на плечо, с удовлетворением заметив, как его чумазая после лужи пятерня оставила грязное пятно на нарядной синей одежде.

Тот изумленно повернулся, бегло глянул на Вячеслава, а затем на черный след от его руки и чуть не задохнулся от негодования:

— Да ты ж меня вымазал всего, смерд поганый!

— Вначале ты меня, — возразил Вячеслав. — А что до смерда, то ты и сам… скотина.

— Это ты свой поганый язык…