Князь оборотней

Хадамаха вдруг ясно и отчетливо представил себе: сперва исчезают все участники камлания. Лишь сам Канда — пустая, лишенная души оболочка, будто окаменев, застывает посреди вырубки. Растерянные люди оглядываются по сторонам, гадая, куда могли все деться. Испуганная девушка бросается к отцу — трясет его, тормошит, зовет. А потом из разверзшихся небес начинают сыпаться разъяренные родовичи… и вот уже неспособная даже кричать от ужаса Эльга мечется между тиграми, злыми, болезненными ударами когтей полосующими на ней одежду. Теми самими молодыми тиграми, которым так понравилась хорошенькая дочь шамана. Снова рык… и злющая тигрица врезается одному из тигров в бок, отбрасывая его прочь от девушки.

Хадамаха поднял глаза на стоящую у стены Тасху — тигрица ответила ему вызывающим взглядом. Почему-то он точно знал, что это она отбила девчонку у родовичей. И погнала к Буровой, пока Брат волок бесчувственного Канду. А Донгаров отец держал распахнутые ворота, крича: «Сюда, бегите сюда!» Здесь были все: и уцелевшие люди, Хадамаха даже узнал ободранных и закопченных стражников — Хуту с дядькой Батой, — и выжившие жрецы. Только отца Донгара не было. Хадамаха оглянулся — не было и самого Донгара.

— Он ушел, — ломким голосом сказала Тасха. — Заглянул, на меня даже не посмотрел и ушел.

Хадамаха снова шел темными жаркими коридорами. Он больше не бежал и не торопился — куда спешить, когда все уже случилось? Аякчан тоже знала — спешить некуда, но по давней привычке все норовила лететь, мчаться вперед… Хакмар усталым движением ловил улетающую жрицу за руку, а порой и за ногу, как ребенок — накачанный дымом бычий пузырь, рвущийся в небеса. Тасха шла за Хадамахой — она стала будто меньше ростом, и ее яркая и яростная тигриная дерзость угасла, словно присыпанная выгоревшим пеплом.

— Он сказал, что сможет нас защитить, — тихо говорила Тасха. — Донгаров отец сказал…

— Откуда ты знаешь, что старший жрец — отец Донгара? — спросил Хадамаха. На самом деле ему было все равно, но привычка… Днями въевшаяся стражницкая привычка все выяснять досконально и ловить подозреваемых на оговорках и противоречиях. Хотя какая Тасха подозреваемая, теперь-то…

— Так они похожи! — откликнулась Тасха. — Оба навроде ежиков — деловитые такие, безобидные вроде, шуршат себе по своим делам. А стукни лапой — и колючки во все стороны! Стальные колючки с ядом на остриях, — мечтательно закончила Тасха.

«Донгар — стальной ежик! — Хадамаху невольно передернуло. — Еще и ядовитый… От такой мысли и не захочешь, а того… поежишься. А Тасхе, похоже, нравится».

— Донгаров отец ушел куда-то, грохотало там, щелкало… А потом вернулся и кабана приволок… Тощий какой, а сильный, — с уважением сказала Тасха. — Не кабан. Отец. А у кабана из ноздрей… — Голос Тасхи прервался. — Огонь! Рыжий огонь! — В глазах девчонки стыл ужас. — А Донгаров отец того кабана — на двор! И еще ногой наподдал, чтобы тот злее был! Трубу какую-то в окошко выставил и давай кричать, чтобы люди убирались! А потом… — Девушка тяжело перевела дух и почти неслышным шепотом закончила: — Там, откуда он кабана приволок, загремело, загрохотало что-то и… и жарко стало очень. А Дангаров отец себя ладонью по лбу шлепнул и кричит: бегите по железной лестнице вниз, там комната, где Пламя на двери нарисовано, запритесь в ней, а я вас потом выпущу! И куда-то рванул! А Брат твой как заревет и нас к той комнате погнал. А некоторые спрашивать начали: куда бежать, зачем, почему медведь тут командует да не ловушка ли… тетка, которая из селения, как заорет…

Словно наяву, каждое слово Тасхи всплывало перед глазами, и это странное знание событий, которых сам Хадамаха не видел, но представлял отчетливо и ярко, совсем его не удивляло. Вот ведь бесценная способность для стражника, а появилась, лишь когда расследование закончено и главный подозреваемый успешно изловлен и засажен в идола. Донгаров отец бросается в глубь Буровой и исчезает в темных коридорах. Растерянные люди топчутся на месте, не зная, то ли им бежать следом за Братом и остальными, то ли не связываться со страшным медведем. А потом измученная, всего боящаяся немолодая тетка начинает пронзительно вопить, выливая в крике застарелую боль голодной Ночи и ужас наступившего Дня: «Красный огонь, а-а-а, Красный огонь, мы все умрем…» И Красный огонь вскипает в коридорах Буровой, бурлящей стеной несется к людям, и несчастную тетку закручивает пылающий алый вихрь, и на миг она становится ослепительно прекрасной… а дальше ее уже нет — совсем.

— Я хотела Донгарова отца остановить… — жалобно протянула Тасха. — Вот хвост на отруб — хотела! А он крикнул: «Беги, глупая!» И еще, что это он должен что-то остановить, чтобы всех не пожгло. Только ведь он отец моему мужу… ну, будущему… Донгару отец! — Голос Тасхи стал еще жалобней. — У людей принято мужниных отцов слушаться, а не норов тигриный показывать! Да еще он суровый был такой… отец Донгаров… Совсем как Донгар — и не поспоришь с ним! А поспорила бы, может, жизнь ему спасла, — уже совсем тихо закончила она.