Князь мертвецов

Рывком отодвинули в сторону стол — чашки жалобно зазвенели, самовар покачнулся. Сидящие у стола вскочили и сбились в тесную испуганную кучку на другой стороне комнаты. Только оба поднадзорных — Иван и Петр — стояли, надменно вскинув головы и презрительно глядя на полицмейстера. Да Митя с Адой остались у подоконника. Городовой сдернул ковер и принялись простукивать половицы. Гулко взвыло пианино, когда другой городовой поднял крышку, чтоб заглянуть внутрь. Аккуратно выставленные книги полетели с этажерки, взмахивая страницами, и шлепаясь об пол как перезревшие груши с дерева.

— А вот Толстой…

— Ты чё, тетеря, не видишь, написано же, что он граф! Разве ж графа запрещать станут?

— Замолчите оба, дураки! — полицмейстер в два шага оказался рядом с грудой книг, переворошил их стеком и обернулся, обводя хищным взглядом не слишком большую комнату. — Ах, ну конечно… — еще два шага, он встал перед Адой, взмахом стека приказывая ей отойти.

Опустив голову, Ада разглядывала носки своих ботиночек — и не тронулась с места.

— Вы б еще посвистели, Ждан Геннадьевич. — осуждающе сказал Митя. — Надо же, а на манерах отца полицейская служба так фатально не сказалась.

— Не соблаговолит ли барышня Ариадна отойти от окошка? — процедил полицмейстер.

— З… зачем? — пролепетала Ада, нервно облизывая губы — и полицмейстер тут же расплылся в довольной улыбке.

— По просьбе моей. Уж не откажите в любезности! — почти проворковал он.

— Вы… вы не имеете права! — отчаянно пискнула Ада, вскидывая взгляд на полицмейстера. — Я пожалуюсь отцу!

— Да жалуйтесь сколько хотите, барышня! — нависая над ней всей своей немалой тушей, рявкнул полицмейстер. — Жаловаться вам придется, когда батюшка Родион Игнатьевич все недоданные с малых лет розги об вас обломает. А теперь — в сторону!

— Не отойду! — сжимая кулачки и зажмуриваясь, выпалила Ада.

— Господи Христе и Великие Предки! — устало вздохнул Митя и… сунул полицмейстеру свое блюдце с чашкой. — Ну что вы, право, Ада, охота Ждану Геннадьевичу позориться, пусть уж посмотрит. — он протянул руку, приобнял Аду за талию и… потянул ее прочь от окна.

— Но… Митя… вы же… я же… — залепетала Ада.

У Гирша вырвался сдавленный то ли возглас, то ли стон, его отчаянный и ненавидящий взгляд метнулся между Митей и полицмейстером, и полностью утративший самообладание гимназист кинулся… На Митю, или на полицмейстера — никто не понял, возможно, этого не понимал и сам гимназист…

Полицмейстер схватился за расстегнутую кобуру…

Митя размахнулся и — бац! Острая боль пронзила руку до локтя, рассаженные днем об челюсть полицейского трупореза костяшки снова хрустнули и… закатив глаза, Гирш рухнул на пол.

Выстрел грянул у Мити над самым ухом. Пуля просвистела над упавшим Гиршем, ударила в бюст Руссо на разоренной этажерке и… отрикошетила, со свистом отлетев обратно.

Никто не успел ничего предпринять, один лишь Митя, привыкший за последнее время к подобным случайностям, сгреб Аду в охапку и рухнул вместе с ней на Гирша.

Пуля пронеслась там, где еще мгновение назад была его голова. И ударила в стекло.

Стекло лопнуло так, будто меж уже вставленными зимними рамами заложили бомбу.

Осколки не могли, но… выплеснулись в комнату.

Зазубренные стеклянные лезвия влетели внутрь.

Прижимая к себе Аду, Митя откатился в сторону и…

Дзанг-дзанг-дзанг! Осколки воткнулись в пол точно между Митей и Гиршем.

Воцарилась тишина.

Все как один, не отрываясь, воззрились сперва на полицмейстера — от паро-беллума в его руках расходилось облако пара. Потом на торчащие из светлых досок стекла.

— Тю, а як це? — наконец спросил один из городовых, переводя ошарашенный взгляд на разбитое окно.

За окном послышался раздосадованный скрипучий крик, похожий на воронье карканье, мелькнула тень с широко распахнутыми крыльями — слишком крупная для птицы тень.

— Это все, что тебя сейчас волнует, Мироненко? — просипел полицмейстер, пальцем стирая со щеки кровь из длинной царапины.

Митя приподнялся на локтях, отпуская придавленную им Аду. Посмотрел в широко распахнутые, полные растерянности и ужаса карие глаза, не скрытые как обычно стеклышками пенсне, выдавил кривую улыбку и плюхнулся на зад, тяжело дыша.

«Обошлось. Снова обошлось. Я жив. Дышу.»

Полицмейстер шагнул к окну… мимо Мити протопали его ноги в начищенных до блеска сапогах. Дулом паро-беллума отбросил в сторону портьеру. И уставился на подоконник.

Улыбка медленно сползла с его лица.

Он поворошил дулом кучку черной пыли… и уголок дешевого картонного переплета, будто обожженный по краям. Больше на подоконнике ничего не было.

В этот момент снаружи раздался бешенный топот, яростно задребезжали металлические ступеньки, и оттолкнув оцепеневшую в дверях мать Тодорова, ворвался дежуривший под окнами городовой:

— Шо тут… ваше благородие… — шаря взглядом по разгрому в комнате, с хрипом выдохнул он.

— Взять! — сдирая испачканную кровью перчатку и швыряя ее на начавшего шевелиться Гирша, ненавидяще процедил полицмейстер. — Взять… всех… И этого… и того… и тех… и этих… Всех! Всех — в участок!