Кмелтский мед

Он вскочил как раз вовремя, чтобы успеть выхватить секиру и отбить клинок, летевший на него. Бьёрд тоже проснулся мгновенно и — умный мальчик! — одним движением откатился в сторону, сообразив, что негоже путаться под ногами у барра. Сольвейн отбил ещё один удар — и тут сквозь разрезанный полог шатра скользнула вторая фигура, тоже с клинком в руке. Тогда он понял.

— Асторгские шавки, — прорычал Сольвейн сын Хирсира — и, уйдя от нового удара, обрушил секиру на тень, темневшую у разрезанного полога.

Его шатёр был невелик, и в нём не было места для порядочного замаха — на открытом пространстве таким ударом когорунского наложника разрубило бы пополам. Но асторги недаром славились звериной ловкостью — мальчишка успел отшатнуться, и лезвие секиры лишь скользнуло по его лицу, рассекая кожу и хрящи. Асторг завопил, и одновременно с ним завопил его брат, так, словно Сольвейн ударил его самого — это был вопль рыси, которой подожгли хвост. Мгновенно забыв о противнике, уцелевший асторг кинулся к брату, схватившемуся за лицо. Сольвейн решил, что и так оказал им больше чести своей секирой, чем они заслужили — и могучим пинком вышвырнул обоих через дыру, которую они сами и прорезали в стене его шатра, будто гнусные воры. Близнецы выкатились наружу сплетённым клубком, словно щенки.

— Пошли прочь, асторгские шлюхи! — прорычал Сольвейн им вслед. — И скажите своему хозяину — если он хочет моего добра, пусть приходит и возьмёт сам!

Ответом ему был обиженный вой Огра — или это был Орт? Их никто не мог отличить, и один из них теперь стоял на коленях над братом, силясь оторвать его руку от разрубленного лица и что-то крича на их языке. Сольвейн плюнул им в спины и вернулся в шатёр. Его колотило от злости.

Ступив за порог, Сольвейн поднял голову и встретился взглядом с серо-голубыми глазами, твёрдыми и холодными, как лезвие его собственной секиры.

Бьёрд стоял в углу шатра — кажется, он так и не двинулся с места. Всё его тело выражало предельное напряжение, кадык дёргался, на скулах ходили желваки. Похоже, он был очень недоволен, что Сольвейн не позволил ему самому расквитаться с асторгами. Понял ли он, что они приходили за ним? Конечно, понял. Сольвейн уже убедился, что он смышлёный парень.

Они пришли и ушли ни с чем, но они вернутся. И с ними придёт Рунгар. Похоже, он в самом деле решил взять то, что хочет. Так делают все барра.

И, подумал Сольвейн с ледяным спокойствием, он возьмёт. Ибо во второй раз пошлёт не двоих мальчишек, которые сосать умеют лучше, чем биться, а дюжину крепких воинов. Большинство их умрёт, не переступив порога шатра Сольвейна, но потом Сольвейн ляжет рядом с ними. И те, кто останутся в живых, войдут и возьмут Бьёрда. И отведут его к когоруну, чтобы тот тоже мог испробовать кмелтского мёда. Так будет. Сольвейн это знал.

И стыд, жгучий, страшный стыд вновь обуял его, сильнее, чем когда-либо прежде. Что за честь брать, что хочешь, если не можешь его сохранить? Если найдётся тот, кто отберёт — и не сумеет сохранить сам, просто от того, что не захочет? Сольвейн знал, что теперь, после того, как он встретил когорунских посланников, смерть его пленника в руках Рунгара не будет ни лёгкой, ни быстрой. Когорун накажет раба за промах его хозяина. Так делают часто, если хозяин уже не может ответить.

Всё, что мог сделать хозяин теперь — освободить его. Освободить так, как освобождают барра — собственным клинком, быстрым ударом, которого он не успеет почувствовать.

И Бьёрд это знал. Он всё это знал, потому его глаза цвета воды и стали глядели так холодно и так отстранённо. В полной тиши, залитые тусклым светом, они смотрели друг другу в глаза, и единственным звуком, нарушавшим эту тишь, был стук капель крови, срывавшихся с лезвия секиры.

"Я не умею сберечь то, что взял, даже если хочу, — подумал Сольвейн сын Хирсира. — Я плохой барра".

Не выпуская секиры, левой рукой он выхватил меч, который забрал из селения вместе с пленником. Крутанул — и протянул Бьёрду рукоятью вперёд.

— Держи, — сказал он. — Насколько я могу судить, ты умеешь с ним обращаться.

Глаза, которые лишали его разума, расширились. В них появилась такое недоверие, такая беспомощность, что Сольвейн едва не расхохотался. Глаза лесного кота могут быть и такими тоже?! Вот уж никак бы не подумал!

— Уходи, — сказал он — и, видя, что пленник не понимает, нетерпеливо махнул всё ещё зажатой в руке секирой в сторону дыры на пологе. — Иди, слышишь? Уходи отсюда! Сейчас же! Ты свободен.

Бьёрд сглотнул. Потом нерешительно протянул руку — и сомкнул её на рукояти меча. Сольвейн отступил на шаг, давая ему путь, и снова указал на выход.

— Уходи, — повторил он, на этот раз тихо. — Быстрее. Пока они не вернулись.