Клодет Сорель

— Погоди, Николай Ильич! — Филин смотрел на Стояновича в упор. — Ладно, развалил фронт, с армией не справился — бывает, не всем быть Тухачевскими. Ладно, подполье — соглашусь, в родном городе легче работать. Но почему ты Комучу-то сдался? Они же уже не ладан дышали! Их же через месяц не стало всех, так какого хрена ты к ним перебежал, да еще и воззвание подписал?

Стоянович подскочил и нервно забегал по комнате.

— Я же вам талдычу и талдычу: это была часть нашего со Свердловым плана! Внедрение к белым якобы перебежавшего видного советского руководителя…

Николай Ильич хрюкнул, старший строго посмотрел на него.

— Да-да! Видного. Много у вас бывших замнаркомов и командующих фронтами перебежало?

— Много, — неожиданно сказал старший. — Все твои преемнички на посту — все изменили.

— Какой пост оказался вредный! — снова съехидничал Николай Ильич.

— Нет, не много! — резко возразил Стоянович. — Изменяли — было дело, один Муравьев[16] чего стоит. А так, чтобы к белым перейти — этого не было.

— Да было, — отмахнулся старший, — но не это важно. Расскажи-ка, как перешел на ту сторону-то?

— Я ж и объясняю: секретный план. Сейчас это называют «разведывательная операция». Я как бы перехожу на их сторону, внедряюсь в их верхушку и сообщаю нашим все сведения, какие только смогу добыть.

— Ага, как же! Они же тебя в тюрьму посадили и никакого «внедрения» никуда не было.

— Да кто же мог знать, что через три недели Колчак устроит переворот?! Что всех социалистов в правительстве в кутузку потащат, чего уж говорить о комиссаре-перебежчике?! А вот когда следствие по бывшему царю началось, тут-то я и понял, что дело труба. Надо бежать.

— И прям сбежал?

— Практически сбежал. Говорю же, жена выкупила! Мое дело в контрразведке вел капитан Зайчек, чех, ему на все наши идеи было наплевать, только бы денежки платили. Вот и заплатили.

— Какой хороший Зайчек, — Николай Ильич прямо брызгал ядом. — Ему красного комиссара приводят, замнаркома и командарма, а он вместо того, чтобы его на ближайшей березе вздернуть, отпускает «видного советского руководителя»!

— Да погоди ты, Николай Ильич! — раздраженно почти кричал Филин. — Дай разобраться! Предположим, что так оно и было. Тогда почему ты вместо того, чтобы вернуться на советскую территорию, побежал в Китай?

— Ага, вернуться. По тем временам вы бы меня шлепнули без разговоров, — возразил Стоянович.

— И правильно бы сделали! — снова встрял Николай Ильич.

— Во-во! А я в Китае вел революционную работу.

— А зачем воззвание подписывал?

— А что мне оставалось делать? Не подпишешь — к стенке. Подпишешь — выиграешь время, пока деньги соберут.

— Шкуру спасал! — авторитетно заявил Николай Ильич. — Другие на смерть шли, жизни не жалели ради пролетарского дела. А этот — шкуру спасал.

— Особенно ты не жалел! — закричал Стоянович. — Видел я тебя в Самаре, как ты жизни не жалел, всей-то разницы между нами, что вовремя смылся.

— Ну, и кто может подтвердить наличие такого сверхсекретного плана? — остановив жестом перепалку, поинтересовался старший.

— Никто. Знали только двое — я и Свердлов. Вы же жене моей не поверите? Она тоже знала.

— Не поверим, — подтвердил Филин. — И пока у нас нет никаких оснований и тебе верить. Так что, если спросят меня — скажу: Костя Мячин свое отсидел, старые грехи перед народной властью искупил. Но рекомендацию в партию я ему не дам. Не могу я доверять такому человеку.

— Видал? — веселился Финкельштейн на обратном пути. — Вот она, старая гвардия — любо-дорого посмотреть. Несгибаемые борцы за светлое будущее, честное слово. Старого товарища раздавить — только дай, зубами порвут!

— А тебя-то зачем звали? — спросил Кузин. Кое-какие мысли крутились у него в голове, но он пока никак не мог ухватить нить и понять, что же его так задело.

— Как это «зачем»? Я же представитель органов, чекист! Кто как не я может дать оценку зловредности персонажа? — Финкельштейн захохотал. — Скажи, Кузя, вот дали бы тебе возможность высказать мнение по поводу старого большевика Константина Алексеевича Мячина, он же Стоянович, он же Василий Васильевич Яковлев, что бы ты сказал? Можно ему верить?

— Думаю, можно, — неуверенно начал Кузин. — Почему же не верить? Вроде, рассказывает он все складно, концы с концами сходятся, логика присутствует.

— То-то и оно, что слишком уж все логично. А вообще — черт его знает. Как ты думаешь, зачем он поезд с царем на восток повернул? На самом деле Уралсовета испугался или темнит, а?

— Не знаю, — Кузин задумался. Вот оно — то, что не давало ему до конца разобраться в услышанном.

— Мы с тобой, конечно, в гражданскую под стол пешком ходили, всех тонкостей не знаем, но мне кажется, что точно такой же разговор по прямому проводу со Свердловым мог состояться и в Екатеринбурге, правда?

— В Свердловске, — поправил Финкельштейн.

— Тогда-то он был Екатеринбург, правда? Так вот, думаю я, что комиссара из центра они сходу из трехдюймовок расстреливать бы не стали, связались бы с центром, для этого не надо было в Омск ехать, телеграф он телеграф и есть, что в Омске, что в Свердловске.