Всякий раз Эльга брала с собой то Малушу, то Добрыню: Горяна приходилась им теткой, а ее сын – двоюродным братом. Малуша охотно качала младенца, уже мечтая, что через год у нее может появиться и свой такой же.
– Да и вот удалец растет, – сказал однажды Олег, кивая на Добрыню. – Не оглянемся, придет пора и его женить.
– Поди и невесту присмотрел? – засмеялась Эльга, глядя на отрока.
Ученый вежеству, тот опустил очи в пол в знак покорности, как положено, когда старшие выбирают тебе долю.
Но про себя Эльга отметила: смеяться нечего. Равный Малуше происхождением, а к тому же мужчина, Добрыня, обзаведись он хорошей родней, может стать весьма опасен. Об этом она не забывала даже сейчас, когда в ее роду стало наконец на одного мужчину больше.
– Присмотрел и невесту! – К удивлению Эльги, Олег кивнул. – Бог меня навел на мысль одну… У тебя живет дева княжьего рода, но для сына тебе ее беречь незачем уже…
– Ты про Величану? – Эльга даже привстала от изумления.
– Чем плохо? Малуша пойдет за Етона, а луческого князя дочь – за Добрыню. Рода он хорошего, лучше всякого иного… Будет у нас и плеснецкий, и луческий князь в родне.
– Но Добрыня моложе ее…
– Ему четырнадцать. Унемысловна молода, обождет. Через два года будет он удалец лучше всех, а лет через пять и самый зоркий глаз не разглядит, что жена на два года старше.
Эльга помолчала, потом спросила:
– Ты не шутишь?
Олег Предславич не был склонен к хмельному, но в эти дни, упоенный счастьем умножения рода, ходил будто пьяный.
– Богом клянусь, не шучу! – подтвердил он. – Если ты сына боишься, то нынче, – он кивнул на ребенка на руках у Эльги, – не станет упрямиться. Он же в твою волю ее судьбу отдал. Помиримся наконец, коли уж Бог этот брак благословил потомством. А меня земля позовет – Добрыня на мой стол сядет, ему такая жена, Унемыслова дочь, лучше всякой иной подойдет. С греками у нас дело не ладится, я гляжу. Так пусть они видят: мы, русские и славянские князья, против них заедино. Придется им уступить.
Эльга перевела дух. Олег просил о невозможном – от радости у него помутилось в уме и теперь казалось, будто сплошное счастье лежит стогами со всех сторон, бери вилы да подбирай. Этот союз был бы хорош, если бы Святослав мог позволить Добрыне стать дедовым преемником в Деревской земле. Но тот уже объявил о своем решении: деревский род больше там править не будет никогда. Ни под какие клятвы: хоть меч целуй, хоть землю ешь. В этом Эльга была согласна с сыном.
– Будь наш удалец лет на десять постарше, – начала она, – мог бы счастья попытать.
– Но я же говорю тебе…
– Погоди, я не об этом. Эта невеста не простая. За нее, объявись сейчас жених, на поединок идти придется. Клянусь землей-матерью: не обойтись без этого. А биться за нее Добрыня молод еще.
Олег пристально взглянул ей в лицо: она не шутила.
А Эльга отвела глаза, боясь, что он прочтет в ее глазах невольно мелькнувшую жестокую мысль. Согласись она сейчас на такое обручение… Мистина очень ясно намекал ей, что его брат спит и видит Етонову княгиню – еще с зимы. Эльга не могла себе позволить сводить их, чтобы поглядеть, насколько Лют нравится Величане, но по тому, какими глазами та смотрела на Мистину и как охотно обнимала его дочерей, все было ясно.
Лют упрям, отважен и решителен. Он не примирится, вздумай она отдать эту волынскую деву другому. Особенно пленнику, отроку безусому! Спорить с княгиней Лют не станет, а вот сопернику не спустит. Свободному не к лицу звать на поле пленника; но мудрено ли затеять случайную ссору? И «случайно» свернуть противнику шею в драке. Уж чего-чего, а это Свенельдичи умеют. А убийство чужого раба – беда невелика, заплати потом выкуп хозяйке ради ущерба, и делу конец.
Но Эльга не хотела зла Добрыне. Тот был парнем простым, прямым и честным. Он гораздо больше думал о том, что ему оставили, чем о том, чего его лишили. Он понимал, как добра была Эльга к его матери и обоим детям, что не продала, не приказала убить их в том же рву, где, как думали, погребено тело их отца, Володислава. Он был благодарен ей за сохраненную жизнь, за безбедное существование. Погубить парня ради того, чему все равно не бывать?
Одно ей было ясно: с Величаной надо что-то решать.
И не только с ней.