Ключи от Стамбула

Будь Игнатьев рохлей, размазнёй, тюхой-матюхой, то усложнения, препятствия и всевозможные ловушки не росли бы вкруг него словно грибы. Напряжённая работа, связанная с реализацией свой дипломатической программы отнимала у него всё свободное время, и он признавался жене, что запустил переписку с друзьями, и что времени на отдых у него ещё долго не будет. Служба забирала его целиком, без остатка. Ему приходилось бороться не столько с политикой и интригами Австро-Венгрии, сколько с враждебным настроением Англии и Франции, постоянно выступавших в роли заклятых противников России. Они всячески боролись с Православием и дружно защищали иноверцев, будь то римо-католики, протестанты или иудеи.

— Духовные гробовщики! — возмущённо говорил он новому настоятелю посольской церкви о. Смарагду, поддаваясь минутному унынию. — Они хотят похоронить Россию. Втихомолку.

Архимандрит немедля откликался.

— Да. Хотят. Только они о Боге забыли.

Игнатьев откровенно сокрушался, видя беды Православия в Турции. Раньше он и представить не мог, до какого унижения, раздора, своеволия, дошло единоверное священноначалие, которое ему приходилось ежечасно отстаивать, и от внешних врагов, и от внутренних, а всего более — от страстей и интриг патриархов. Все они беспрестанно ссорились между собой, и не стеснялись в выражениях. Слушая их сплётни и охулки, Николай Павлович диву давался: как же так можно? Или вы не братья во Христе? Или забыли заповедь Божью: «Да любите друг друга»? Рассуждая о церковном нестроении, он приходил к мысли, что несчастье народов состоит в том, что ими управляют люди, для которых потеря одного куруша с лиры или же сантима с франка является трагедией. Одно дело упорный труд во имя человеческого достоинства, во имя Божьего завета «зарабатывать хлеб свой в поте лица своего», и совсем другое — алчное желание урвать, нагло присвоить результат чужого труда, зачастую просто непосильного. Лишний раз он уверился в этом, когда беседовал с бароном Редфильдом, чьи доходы в Турции росли, как на дрожжах.

Игнатьев и сам понимал, что развивающийся капитализм с его жесточайшим диктатом, как и банкирский дом барона Редфильда с его величественным фронтоном, украшенным масонскими знаками, это вам не избушка на курьих ножках. Им не скажешь: «Поворотитесь ко мне передом, а к лесу задом». Не тот тип архитектуры. Не то устройство слуховых окон.

Как стоял мир наживы ко всем прочим людям задом, так он и останется стоять.

— Не терзайте моё любопытство, — шурудя мизинцем в ухе и лукаво щуря один глаз, проговорил барон Редфильд, когда Николай Павлович заговорил с ним о постройке небольшой больницы для детей-сирот христианского вероисповедания. — Может я и впечатлителен, но не настолько, чтобы швырять деньги на ветер. Самый простой способ заработать бессонницу, это стать благотворителем.

Сказав это, он встряхнул густой гривой волос и его кустистые чёрные брови, хмуро сошлись на переносице.

— Не делай добра и в ответ не получишь зла? — не без иронии спросил Игнатьев, думая о том, что логика банкира прошла выучку у дьяволопоклонников, чьи постулаты утверждают, что не зло, а добро есть начало отрицательное. Всё шиворот-навыворот. Вместо гороха чечевица. А ещё он подумал о том, что никакой банковский счёт в его золото-валютном эквиваленте не может сделать человека подлинно счастливым. Счастье проявляется в любви, в сострадании и милосердии. Кто способен сострадать и творить добрые дела, тот и счастлив, тот и Богу в радость.

— Именно так, — сказал Зундель-Соломон, оставляя в покое своё ухо. — Даже опарыш, чувствующий себя в дерьме вполне вольготно, опарыш, на которого неплохо клюёт рыба, не хочет иметь дела с этим самым дерьмом.

Заметив гримасу отвращения на лице Николая Павловича, он театрально рассмеялся.

— Ха-ха-ха! Я позабыл предупредить Вас, господин посол, что отношусь к разряду циников. Хочу, чтоб всё было по-честному. Как в первую брачную ночь.

Толстый кривой нос банкира почти касался нижней губы — мясисто-красной и брезгливо оттопыренной.