Ключи от Стамбула

Порой он не знал, куда деваться, от приходящих в его адрес писем — жалобно-слёзных и одновременно нахраписто-жёстких, просительных и прожектёрских. Их было не одно и не два — секретари носили их мешками.

С каким удовольствием Николай Павлович объявил бы каждому десятому корреспонденту о его незнании местных обстоятельств и существующих установлений, но опыт выучил молчать. Игнатьев часто раскаивался в том, что сказал лишнее, и никогда не жалел о том, что не договорил чего-нибудь. Его откровенность и чистосердечие часто бывали опасными среди тех хитросплетений, между которыми ему выпало вращаться. Беда состояла в том, что откровение воспринималось многими его коллегами, как хитрость, доверчивость именовалась глупостью, а чистосердечные признания вызывали сомнение в их искренности, заставляя думать о коварстве. И здесь ничего не изменишь. Люди держатся своих воззрений, им трудно доказать что-либо. Даже родной отец пеняет ему в письмах, мол, для чего нужны Амур и Уссурийский край? Мороки с ними много. Но о какой мороке может идти речь, если Уссурийский край, отошедший к России по Айгунскому трактату, подписанному Николаем Павловичем в Пекине, сам прокормиться может: он в десятки раз богаче любой русской губернии. Но богатство глупому не в пользу, то есть нынешней администрации, ничего не делающей для оживления края.

Игнатьев тряхнул головой: и как это у нас людей к месту, по способностям, подбирать не выучатся! Воистину, там, где нужны бараны, дельным людям места нет.

«Эх, — подумал Николай Павлович, мысленно беседуя с отцом, — пусть меня назначат генерал-губернатором Восточной Сибири! Я покажу, что из подобного края, можно, при Божьей помощи, сделать. (Авось неудача завянет и «окислится», как говорят китайцы).

Буря унялась, но ветер дул сильный, холодный.

Фотографический снимок жены в окружении детей удался. Его сделал известный константинопольский фотограф Кеворк Абдулла Фререрс, местный армянин, который вместе с двумя своими братьями держал студию в Пере, по соседству с английским посольством. Абдул-Азису в своё время так понравился собственный фотопортрет, сделанный старшим из братьев, что он тотчас поощрил его званием придворного «художника» и высочайше позволил представляться не иначе, как «фотограф султана». Когда Игнатьев прибыл в Константинополь в качестве посланника, Кеворк нижайше просил позировать ему и сделал два фотографических снимка в разных ракурсах. На одном, наиболее удачном, Николай Павлович выглядел довольно импозантно: усы нафабрены, концы заострены. На шее бабочка и руки вперекрест. Глаза едва заметно скосил вбок. У него уже был один дагерротип, сделанный фотографом их императорских Величеств Г. Деньером в Петербурге. На нём изображён молодой генерал с высоким лбом и трогательной ямочкой на подбородке. Он в эполетах, с аксельбантом, держит в левой руке книгу, а большой палец правой заложен за полу мундира.

Полковник Зелёный сказал, что французские агенты давно используют фотоателье братьев Абдулла в своих конспиративных целях и, похоже, успешно.

— Мне хочется разворошить это гнездо, — честно признался он. — Орудуют под самым нашим носом.

Игнатьев понимающе кивнул.

— С этим мы всегда успеем. А пока отслеживайте всех, кто там бывает. Всех до одного. Может быть, выйдем на след Протокола.

Александр Семёнович прищёлкнул каблуками.

— Есть отслеживать.

Ему не надо было объяснять, что любое посольство, особенно посольство крупной европейской державы, это огромная лабораторная колба с перенасыщенным раствором отнюдь не хлористого натра или марганцовокислого калия, а раствор убийственно-опасной, сравнимый разве что с гремучей смесью белого фосфора и бертолетовой соли, гипертонический раствор секретов и самых жгучих тайн. Это гигантский перегонный куб наиважнейших научных открытий, военных новинок и политических прогнозов, мало чем отличающихся иной раз от паранойяльных инсинуаций и шизофренического бреда. Вот почему первый секретарь, первый драгоман и первый шифровальщик чувствуют себя хозяевами положения. Конечно, и военный атташе очень крупная фигура, но не крупнее старшего советника, за которым и опыт, и вся агентурная сеть. Все члены миссии прошли строгий отбор и предельно-нагрузочный цикл индивидуальной подготовки, в корне отличающейся от той устаревшей системы «протежирования», которая и по сей день царит во многих министерствах и правительственных кабинетах.

С конца февраля начался Великий пост.

В субботу Николай Павлович с Катей удостоились причастия Святых Тайн. Дети причастились первыми. Анна Матвеевна, пролежавшая со вторника до пятницы за нездоровьем, собралась с силами и окончила говенье вместе с ними.

«Может отменить обед с секретарями? — возвращался Николай Павлович к возможной экономии своего жалования и тут же отказывался от этой, как ему казалось, неблаговидной мысли. — Сразу пойдут толки, пересуды, обвинения в небрежении традицией, да и Катя втянулась, что, в общем-то, немаловажно. Пусть ненадолго, но отвлекается от грустных дум».