Ключ от всех дверей

– Наизнанку?! – Авдейка машинально вывернул карманы своих домотканных портков. Посыпался всякоразный сор: семена, сухие былки и бусины, крошки. Ярко блеснув, упал на траву осколок зеленого стекла. – Как так – наизнанку?!

– Так вот и есть, – кот усмехнулся. – Шиворот-навыворот. Все, что вокруг себя видишь: и река, и лес, и друзья-подружки, и штанцы твои – это явь. Реальное. А Изнанка – другая сторона, сокрытое.

Авдейка глянул себе под ноги, поежился. Представилось, как в холодной слякотной глубине тянутся белесые корни, пронизывают землю. Как узлами гнездятся клубни, шевелятся черви… Но черви и змеи – это тоже простое, понятное. А ведь были еще ночные шорохи и бабкины сказы, и запрет родителей ходить в баню в полночь. Лешаки и русалки на Ивана Купалу…

Мурысь будто прочитал его мысли, покачал головой:

– Нет, Авдеюшка. Вся нечисть лесная, все нежить и в сравнение не идет с теми чудищами, что на Изнанке. Там отголоски деяний людских. Все зло, что испокон веку творится. Вся боль. Никуда не девается, копится.

По коже прошел мороз. И яркий июльский день померк – в лицо повеяло затхлым и стылым.

– На Изнанке они чуть было не сгинули. Однако же я подсобил. На то и зовусь кот Баюн. И в конце концов очутились все мы в родной Ивашкиной деревне Каменке, в том мире, где он родился, среди семьи его потерянной и обретённой, с матерью-отцом и сестрёнкой Машуткой. Из этой деревни его гуси-лебеди когда-то к Бабе Яге унесли на крыльях могучих. А к чёрному чародею в башню, на войну великую и в Изнанку с чудищами уже я привёл, но в том не раскаиваюсь. Потому как дано Ивашке быть ключом от всех дверей, в иные миры ведущих, а Мизгирю-стрелку суждено быть его ключником, беречь и защищать от всех напастей, какие на пути им встретятся. Ну, а мне суждено подводить их к этим дверям и про то потом сказки складывать. Незримым и зримым спутником им быть, от нечисти ограждая. Вот как теперь, когда, вернувшись на краткий срок на войну великую, добыли они там себе оружие, о каком в Каменке и не ведал никто, кроме таких же бойцов, с войны пришедших. Потому как знали мы, все трое, что оружие это тихой Каменке, в веках затерянной, ох как пригодится. Знали. Чуяли.

Ребятня совсем притихла, замерев, забоялась. Баюн-Мурысь глянул искоса, усмехнулся в пышные усы:

– Сказке моей конца пока нет. А вы не робейте, воробьята малые, по домам летите. Есть кому вас от напастей защитить. Пока что… а там посмотрим, – глаза его недобро сверкнули жёлтым, и ребятня так и брызнула прочь, в деревню, по едва заметной тропинке.

* * *

…Мизгирь нёс мешок со «шмайссерами» и обоймами патронов, косился на вышагивавших рядом Ивашку и Мурыся и думал о том, что только ради Ивашки стоило попасть именно в эту Каменку, где были живы его мать с отцом и сестра, пятью годами старше него, которая к сроку их волшебного возвращения успела выйти замуж и обзавестись ребятишками-близнятами.

Появление будто бы из ниоткуда исчезнувшего без малого пятнадцать вёсен тому назад Ивашки стало настоящим чудом для его семьи и для всей Каменки. А то, что вместе с ним пришла полуживая толпа измождённых, израненных людей – что ж, и это жители деревни приняли как само собой разумеющееся. «Бог их послал», – рёк деревенский староста, могучий и седобородый кузнец Фрол.

Пришлые, оправившись наконец от пережитого, принялись обживаться и строиться на свободной земле, коей тут было довольно – паши и сей, сколько хочешь. Начали они жить своей общиной, а главой их стал высокий, весь в ожогах, мужик, обгоревший в танке и попавший в плен на Курской дуге.

Пришедшие с ним так и звали его – Танкист.

Это странное прозвище почти заменило ему настоящее имя – Степан. Так его называла только жена, пригожая светловолосая молодка, которую он почти сразу приглядел в Каменке и посватался.

К Танкисту на хутор все трое и завернули от дорожной развилки. Ивашка вздохнул полной грудью, тряхнул головой, огляделся кругом. Кромка леса обозначилась четче на фоне светлеющего неба – за увалом уже занималась заря. Разнотравье серебрилось седыми росами. По низине молоком растекался туман. И там, в тумане, побрякивая боталами, брело на выпас невеликое хуторское стадо.

У плетня им повстречалась Алёна, Степанова жена. Босоногая, в длинной клетчатой юбке с передником и расшитой крестом рубахе, она кренилась от тяжести подойника, сметала росу вымокшим подолом. Завидев их троицу, просияла:

– Доброго утречка! Нешто к Степану вы с эдакого ранья? Да еще и с котом! – она удивлённо вскинула под самый платок тонкие светлые брови.

– Подобру-поздорову, пригожая. Дело у нас к нему, – степенно кивнул ей Мизгирь, а Ивашка тем временем вынул из её руки подойник. Мурысь приветливо отёрся об ноги.

– Мря!

– То и ладно. Я вот молочка надоила – налью вам парного да лепёшек зараз сварганю. Заодно и поснедаете, – Алёна споро шагала через баз. Стрелок невольно залюбовался её ладной фигуркой, поудобней перехватил лямку вещмешка – и тут заметил обтянутую белым широкую спину подле амбара, весело махнул свободной рукой:

– Здорово, Танкист!