Ключ от всех дверей

В шёпоте диком гуннских степей?

Кто мне ответит – птицы да мыши,

Лунные блики да поступь коней».

(Канцлер Ги)

– Мизгирь, а ты море когда-нибудь видывал? – Ивашка вытянулся на старом зипуне, запрокинул остроносое лицо к бархатному тёмному небу: выискивал знакомые созвездия. Рядом, мягко пофыркивая, хрупали травой стреноженные кони. Под боком свернулся калачиком тёплый Мурысь, завёл свою песенку.

Журчали ночные цикады.

– Ась? – сонно отозвался Мизгирь, пошерудил веточкой угасший было костёр. Тот ожил, взметнул яркий сноп искр, враз высвечивая из темноты знакомые морды: вот их Чубарка, старый и смирный мерин; вот соседский Гнедко, чуть поодаль – сивая Милка со звездочкой на покатом лбу и ее рыжий годовик Яшка, ласковый, но дурной – всё бы ему играться да колобродить!

– Море… – мечтательно протянул парнишка. – Я всё думаю: какое оно?

Стрелок флегматично пожал плечами:

– В наших краях море высохло. Один солончак остался. Не на что там смотреть.

Ивашка тоскливо вздохнул. За год он так и не сошёлся особо ни с кем из деревенских ребят: его сверстники уже женихались вовсю, заглядывались на девок. Звали и его на вечорки с гармоникой да самогонкой, однако же парень отнекивался. От работы не отлынивал, но держался наособицу. Его больше тянуло на хутор – к Танкисту и другим выжившим. Уже хотя бы потому, что там скотину не резали.

Обретя вновь утраченного много лет назад сына, Ивашкин батя на радостях заколол было кабанчика. Освежевал, как водится, по всем правилам. Обложил соломой, опалил, чтоб шкурка была мягонькая. Вот только угощения никакого не вышло. Едва Ивашка завидел, как по-хозяйски его мать с сестрой и вызвавшаяся им помогать тётка моют, скоблят, а потом набивают рубленым мясом свиные кишки, как в дело идёт всё, до последней косточки: и щетина, и сало, и мозги… – парнишка позеленел и, зажимая ладонями рот, выметнулся на баз из избы.

– По-хозяйски! – всхлипывал он потом, уткнувшись в плечо стрелка, всё не мог унять бившую его крупную дрожь. – Нас ведь так же в том концлагере разделывали! И волосы, и обувь, и зубы. Даже прах! Всё по полочкам, всё к делу пристроить!

Мизгирь молча гладил его лопатки. Он понимал. Понимали и хуторские – с ними-то у Ивашки находились общие темы и для разговоров, и для молчания.

А ещё с каждым днём всё сильней тосковал он по чтению. Кроме маленького Евангелия и старинного растрепанного псалтыря, у них в доме никаких книжек не водилось. У полуграмотного деда Апраксия нашлись жития святых, а у старосты в буфете Ивашка углядел замусоленный травник и несколько дней подряд ходил за Фролом, как хвост, пока наконец не выпросил. На него уже начали коситься: книгочейство для крестьян было баловством, делом пустым и ненужным. И деревенский парень с книжкой в руке выглядел для них так же нелепо и неуместно, как гармонист на пашне.

Выручил его опять же Степан. Мастер на все руки, он наделал за зиму разной утвари: ручных меленок, зажигалок, полезного в хозяйстве инвентаря, а по весне свез всё это добро на ярмарку. Вернулся с барышом, да ещё и накупил всем подарков. Ивашке достался самый ценный из них: две стопки перевязанных бечёвкою книг. Завидев их, парень едва в пляс не пустился. Не веря такому счастью, принялся перебирать свои сокровища трясущимися руками. Оказались там и стихи, и приключения, и даже про любовь что-то – Степан признался потом, что сгрёб, не глядя, половину книжной лавки к вящей радости продавца. Но больше всего по душе ему пришелся удивительный атлас с картами, жизнеописаниями мореходов, цветными картинками, изображающими дальние страны – целый мир в одной книге! Такого дива даже чародей в башне ему не давал!

Ивашка, как зачарованный, вечерами просиживал над атласом, читал и читал запоем – пока глаза не начинали слезиться от свечного чада. Матушка подходила, заглядывала через плечо, ласково ерошила ладонью отросшие Ивашкины вихры. Отец хоть и ворчал, что даром свечи жгут, однако же огня не гасил. Порой даже просил почитать и ему вслух – любопытствовал.

Зоюшка, сиротинка, которую они с Мизгирём из концлагеря с собой забрали, тоже тулилась рядом, разглядывала чудные рисунки. Оказалось, что животных она знает – даже заморских: и слона, и жирафа, и бегемота. А вот буквы складывает с трудом, да и в счёте слаба. Ивашка взялся учить – сперва Зойку с близнятами-племяшами, потом прибавилась ещё и соседская ребятня, да столько, что в избе стало тесно. Ивашкина матушка не выдержала колготни, выпроводила всех на двор – благо погода стояла хорошая. Старательно морща лбы, шморгая то и дело носами, малые исчёркали углем весь забор и стены сарайки – учились писать. А когда уставали – Ивашка усаживал всех в круг подле себя, читал им нараспев:

– …И днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом!..

Малышня, затаив дыхание, слушала. Мурысь сидел чуть поодаль, блаженно щурил золотые глаза. А как же – про него ведь: «идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит!»

Ивашка поёжился: ненароком вспомнились осоловевшие фрицы, убаюканные колдовскими напевами Баюна.