Ключ от двери

Они лежали рядом, и ему показалось странным, что тело ее по сравнению с его смуглой рукой было совсем бледное, почти розоватое. Как будто оно было чуждым солнцу, зато все его тело стремилось к солнцу, впитывая уже целый год в Малайе поток его лучистого тепла и пре­вращая это тепло в запас сил на будущее, на всю жизнь. Торс у него был гибкий, руки мускулистые, грудь широ­кая, бедра узкие, а тело Мими было удивительно про­хладное на ощупь, точно оно отталкивало солнечные лучи; медленные грациозные движения Мими пробуждали в нем страсть. Море легкими шагами вбегало на песок, по­том отступало и снова возвращалось с тихим шуршанием, которое было чуть тише шелеста ветра, точно отзвук это­го ветра и в то же время его посланец, опережавший ше­лест деревьев на берегу. Он чувствовал себя словно во сне, сотканном из солнца, воды и песка, очарованный ле­сом, и небом, и скалами, и белоснежной кромкой волны, куда они вдруг бросались, спасаясь от жгучих прикосно­вений солнца и чуть ощутимой ломоты в теле. Запахи ко­косового масла и соленых морских брызг мешались в ее волосах, и, прижимаясь к ее голове лицом, он жадно вды­хал эти запахи — знакомые запахи объятий. Потом он, смеясь, тянул ее за собой в морскую пену и еще дальше, в прозрачность волны, а потом они возвращались на бе­рег и ели сэндвичи, запивая их пивом. Он закурил сига­рету и заметил, что огонек спички совсем не виден при ярком полуденном свете. Они уснули на песке, и, когда она ущипнула его за ногу, чтобы разбудить, он вскочил и долго гонялся за ней по пляжу, мчался большими прыж­ками, туда, за камни, и дальше, в тень деревьев. Синева­то-зеленая змея бросилась в сторону, легко извиваясь среди сучьев и листьев, увлекаемая прочь какой-то неви­димой силой. Деревья вставали над ними бесконечной ко­лоннадой, отделяя небо от мертвенной почвы джунглей, где не растут цветы. И, когда они бежали обратно к при­брежным пескам, предательская волна страсти вновь за­хлестнула его.

— Я никогда не уеду из Малайи, — сказал он.

— Ты хочешь сказать, что любишь меня?

— Ты знаешь это. И здесь чудесно.

А на следующий вечер он вернулся в Кота-Либис и еще не успел распаковать свои вещи, как капрал Уильямс подошел к нему и сообщил, что он должен работать в рас­положении взвода связи на тех же волнах, что в прежней радиорубке.

— Дай мне хоть до казармы добраться, — огрызнулся Брайн, чувствуя, что к Мими ему сегодня уже не вы­рваться.

— Да я-то тут при чем, — сказал Уильямс, один из старых служак радистов, на которых продолжительная работа у аппарата действовала, как контузия; с лица у него не сходило какое-то виноватое выражение, глаза все время напряженно вглядывались в пустоту, а руки дрожа­ли, как у паралитика. — «Дакота» прилетает из Сингапу­ра, а в диспетчерской говорят, что работать должен ты.

Брайн запихнул в мешок кружку, пачку сигарет и за­шагал к бараку связистов, расстроенный и злой, потому что был избалован двумя неделями свободы. Засунув руки в карманы, он шагал по дорожке между деревьями и даже не слышал, как его резко окликнул стоявший возле дежурки штабной офицер.

— Солдат! — крикнул он снова, видя, что Брайн про­должает шагать к бараку связистов, откуда доносился разноголосый писк морзянки.

Брайн надел панаму, подошел ближе и козырнул,

— Почему вы шли без головного убора, солдат?

Дорожка, окружавшая длинный штабной барак, не­сколько возвышалась над уровнем двора, где стоял Брайн. У штабного офицера выражение лица было надменное и насмешливое, словно застывшее с самого рождения, только оно и могло придать этому лицу некоторое подобие осмыс­ленности. Его лицо Брайн (не без влияния плохих рома­нов) назвал бы правильным, с чеканным профилем, хотя пьянство и разгульная жизнь, без сомнения, оставили на нем пятна и щербины вроде тех, какими отмечен иной раз профиль на старых монетах. Офицер этот вовсе не слыл ревностным поборником дисциплины, был сговорчивым и почти беспечным, то есть несколько больше джентльменом, чем другие офицеры, потому что придирался ко всяким «нарушениям» только тогда, когда нудная рутина службы приедалась ему самому; но в то же время это был самый опасный тип офицера: ведь никогда не знаешь, чего от него можно ждать, и потому он вечно застает тебя врас­плох, стоит только расслабиться, приоткрыть защитную завесу хитрости.

Отвечать было нечего, и Брайн сказал только:

— Да ведь взвод связи рядом, и я думал так дойти, сэр.

В голосе его звучал вызов и в то же время раскаяние в совершенном проступке. Керкби ухитрился бы скорчить такую мину, будто он только что вернулся с гауптвахты, где отсидел две недели, и из жалости его упрекнули бы лишь в том, что он нарушил устав, но у Брайна лицо слишком явно выдавало его чувства, и потому подобный прием вряд ли помог бы ему. «Что я для них — желторо­тый птенец, прямо со школьной скамьи что ли, как неко­торые?— сердито подумал он. — Да я четыре года на фабрике проработал. Я женат, и у меня есть ребенок, так что не позволю мной помыкать».

— Ваша фамилия?