Клятва

Я начала карабкаться следом, цепляясь ботинками за выбоины в бетоне и подтягиваясь на руках. Почти добравшись до верха, я почувствовала, как моя нога соскальзывает, и больно ударилась правой щекой о предательский бетон. Рот наполнился кровью, глаза мигом заволокло слезами. Я была уверена, что сломала скулу, но не спрыгнула обратно, вцепившись в стену и до боли в мышцах подтягиваясь вверх. Наконец, мне удалось перебросить через стену ногу и вытянуть за собой остальное тело.

По ту сторону было темно; свет городских огней не достигал этих мест.

— Отойди, — сказала я Анджелине, не видя, где она стоит.

Я спрыгнула со стены, тяжело приземлившись на ноги и погрузив руки в сырую траву. Там, в темноте, меня нашла Анджелина: ее маленькие руки коснулись меня всего через несколько секунд после того, как я оказалась на земле. За спиной продолжали выть сирены.

Не теряя времени, я обхватила ее за пояс, подняла, не обращая внимания на ломоту в руках и ужасную боль в щеке, и побежала к шахтам.

Кусты и лозы, выросшие вокруг входа, напоминали призрачные контуры острых зубов. Я ломилась сквозь них, не глядя по сторонам и не думая, что нас может кто-то увидеть. Мне надо было внутрь, в укрытие.

В шахте стояла почти полная темнота, но я не замедлила шага. Вытянув руки, я коснулась скошенных стен. Я знала эти туннели: в детстве мы часто гуляли здесь с Ароном и Брук, исследуя переходы, разбивая лагеря и притворяясь, будто шахты — наше личное королевство.

А сейчас я молила о том, чтобы они послужили убежищем для меня и моей сестры.

После того, как смолкли сирены, мы еще долго оставались в шахте. Раненая щека продолжала пульсировать, следуя ритму сердца, и скоро я поняла, что мой глаз заплывает.

Охваченная усталостью, я закрыла глаза. К наливавшемуся синяку прикоснулись кончики пальцев Анджелины, и прежде, чем я успела ее остановить, моей щеки коснулись ее губы. Поцелуй был легким — так целует мать.

Глядя в темноту, я накрыла рукой ее пальцы, но было поздно. Я уже чувствовала покалывание от ее прикосновения, а боль постепенно начинала стихать.

— Не надо, — прошептала я, радуясь, что сейчас темно, и нас никто не видит. — Нельзя это делать. Нельзя, понимаешь?

Она взглянула на меня, и я возненавидела вспышку боли, которую разглядела на ее лице. Я не хотела напугать ее или отругать. Только уберечь и защитить. Но это прикосновение, напомнившее мне, почему я здесь и почему была ранена, заставило выкинуть из головы сирены, панику и боль.

Мы не могли рисковать раскрытием наших тайн перед кем бы то ни было. Никогда.

— Все в порядке. Теперь мы в безопасности. — Я обняла сестру, и скоро она расслабилась у меня на руках.

В конце концов, Анджелина погрузилась в беспокойный сон, оставив мне небольшой шанс на то, что и я этой ночью смогу поспать. Я устала, обессилела, но страх то и дело выдергивал меня из дремы. Ко всему этому добавлялся постоянный дискомфорт.

Тонкая ночная рубашка под курткой едва сохраняла тепло — Анджелина грела меня лучше. Я прижалась к каменной стене, стараясь не беспокоить сестру, но мою руку свело, а спина и плечи болели.

Я не могла не думать о словах отца: мы должны спрятаться, чтобы приближавшаяся армия не нашла меня и Анджелину. Казалось, в его объяснении чего-то не хватает.

Темноту разогнал свет лампы, отбрасывавший болезненные блики и обжигавший глаза. Но в эту секунду я увидела Арона, а он — меня, и внезапно мы с Анджелиной поняли, что больше не одиноки.

Теперь я могла видеть и других беженцев. Здесь сидели семьи, жавшиеся друг к другу в поисках тепла, и люди, рядом с которыми никого не было. Одних я знала, других — нет. Но сейчас мы были едины, обретя убежище в подземных туннелях.

Арон улыбнулся и быстро покинул свою семью, направившись к месту, где съежились мы с сестрой. Его отец, сплетничавший с соседями, не заметил отсутствия сына, а мачеха была слишком робкой, чтобы об этом сказать.

— Я надеялась, что вы сюда придете, — проговорила я с благодарностью, когда Арон подошел ближе. Вглядевшись в темноту за его спиной, я спросила:

— А где Брук?

Арон покачал головой.

— Здесь ее нет. Может, отец увел ее в одно из городских убежищ?

— Кстати, — я скептически посмотрела на отца Арона, — как твой папа перелез через стену?

И попыталась представить Арона, подсаживающего отца, как я подсадила Анджелину.

— Ты удивишься, каким резвым он может стать, если у него за спиной война. — Брови его поднялись, но я понимала, что он не шутит, и меня это впечатлило.

Арон сел рядом, и я прислонилась к нему, испытав в его обществе такое облегчение, которое вряд ли можно передать словами.

— Как она? — спросил Арон, кивнув на Анджелину.

Я ощетинилась, хотя знала, что в его словах нет никакого подтекста. Если заглянуть в его глаза, в них не будет невысказанного вопроса, почему она всегда молчит, почему не может говорить так, как все дети в ее возрасте. Вопросы, которые тревожили меня всегда и вынуждали думать, что люди могут что-то подозревать, догадываться, что отличия Анджелины этим не заканчиваются.