Кляксы из непроливашки

– Да. Планет, которые не мыслят, нет. Движение есть мышление и созидание. Планеты вращаются вокруг солнц, самим полётом своим решая сложные уравнения взаимовлияний, центробежных и центростремительных сил... За вашим окном пересыпается песок на моих холмах – он ищет устойчивого положения. Готовы ли вы с помощью ваших формул и счётных машин указать каждой песчинке надёжное место?

– Долго заниматься...

– А природа решает такие задачи ежесекундно и с лёгкостью. Мой ветер, мои волны – это мои раздумья, как ваши раздумья – электрические импульсы в мозгу. Я рада была только что связаться с Землёй, с которой не общалась несколько миллионов лет, и расспросить её о вас, узнать ваш язык. Мы с Землёй давно разошлись в научных воззрениях. Я опираюсь в познании мира только на свои способности. Земля создала вас – как вы теперь изобретаете искусственный интеллект. Вы – её средство познания. Я считаю неверным этот путь, планета Земля заметно поглупела, простите, – так как люди нарушают её мысли, вмешиваясь в движение рек, почв, дождей, перемещая массы полезных ископаемых, засоряя поверхность планеты. Я против и создания вами машин: вы наделяете их замечательными способностями вместо того, чтобы развить эти способности в себе. Насколько умнее и здоровее было бы человечество, если бы каждый обладал силой трактора и памятью электронной машины!

Дыдваче хмыкнул. Но, поразмыслив, он вежливо сообщил:

– Ваше мнение не лишено оснований. Как ваше имя – чтобы я мог передать его землянам... Если, конечно, вернусь в нормальный мир, – добавил он про себя.

– Комбинация излучений, по которой меня узнают другие планеты, невоспроизводима на человеческом языке. По праву первооткрывателя вы можете дать мне любое название. Как зовут вас?

– Дыдваче, – стыдливо сказал старик. – По-настоящему – Пантелеймон Фёдорович. Я взял псевдоним, когда занялся наукой.

– Я буду именоваться в честь первооткрывателя. Планета Пантелеймон Фёдорович!

Учёный смутился.

За окном совсем рассвело. Небо очистилось, оно оказалось зелёным. Два солнца – громадное синее и маленькое жёлтое – плыли над барханами по извилистым линиям: видимо, планета решала особо сложную задачу – вращалась, покачиваясь.

Вдруг рванул ветер, стёкла задрожали и, кажется, прогнулись внутрь помещения. Комнатка с исследователями оторвалась от почвы, речная долина стремительно отдалилась. Вот уже и реки не видно... В окне – материк, похожий не то на пистолет, не то на Африку... Вот и целиком планета умещается в раме. Квадратное облако пролетело по краю диска вверх, вниз – планета Пантелеймон Фёдорович помахала на прощанье белым платочком... Затерялась среди звёзд.

Учёные сидели на полу. Помолчав, Витька сообщил:

– А меня зовут Перекуров. – Он вдруг вспомнил, что так и не представился.

– Будем знакомы, Пешеходов, – рассеянно согласился старик.

Надуватель чернильниц опять смолк. Обернулся к другому окну: там по-прежнему летел снизу вверх пенистый водопад. Надо полагать, время там текло в обратном направлении.

– Вот как, – заговорил Дыдваче, размышляя вслух. – Какие возможности у моего эксперимента... Найти условия, при которых какой-либо закон не выполняется! Я ведь не только назло кому-нибудь, не из-за жилья пошёл на это. Предполагал: всё будет возможно. Не надо ракет, достаточно найти условия, при которых световой год равен миллиметру, – и вот встречи с инопланетянами... Если двадцать плюс двадцать – опять же двадцать, то люди будут бессмертными: возраст не увеличивается. Можно даже молодеть: если двадцать плюс двадцать – всего лишь пятнадцать... Но я переборщил. Чтобы управлять миром, надо иметь опору, держаться какого-то закона. Если б я твёрдо знал, что дважды два – например, девяносто! Избавился бы от непредсказуемости! А то считаю ножки стола, сегодня получается три, вчера было семь! Приму ошибочную основу – такое начнётся... вселенная погибнет. Потому и сижу... вне мира...

Витька с жалостью придвинулся к нему. Хотел бы помочь, да не знал чем. Учёный искоса посмотрел на него и хмуро сказал:

– Брал я тетрадку у тебя, на ней таблица умножения. Да вот не удалось. Не мучайся, ничем не пособишь. Впрочем... – Он оживился. – Помню, когда начал я это всё, сберёг для страховки какую-то формулу. Здесь, в комнате, спрятана. Я всё перерыл – нету. Поищи! Может, свежим глазом...

Перекуров радостно вскочил. Бросился перекапывать кучи бумаг, исследовать стены: не нацарапано ли что-нибудь на них? Исполненный рвения, он взобрался на стул, снял с гвоздя ходики. Выдернул матрас из-под стола.

Старик следил за ним без надежды.

– Не так, – произнёс он надтреснутым голосом. – Эти вещи – сейчас есть, а час назад не было. Через минуту, может, бумаги станут помидорами. Нет, я как-то надёжнее спрятал...

Витька опустил руки.

– А что у меня надёжное, – продолжал рассуждать Дыдваче. – Даже сам я – не неизменный. То был толстый, то на правую ногу припадал, то облысел, то вдруг выросла древнекитайская косичка... Единственно, с ума вроде ещё не сошёл.

У Перекурова капнула слеза. Он отвернулся к окну с водопадом.