Теперь послушайте, что произошло по истечении шести недель нашего знакомства, сопровождаемых незримой, но оттого более мучительной пыткой обостренными чувствами. Не могу поклясться, что, медля с предложением, я не подталкивал Долорес к тому, чтобы она сама проявила известную инициативу. В пространстве между нами уже проскакивали игривые искры. Но и она не торопилась перешагнуть границу, отделяющую необременительный флирт от строгих амурных обязательств. Полагаю, миссис Гейз всё-таки не сумела привить дочери должной раскрепощенности идейной американской суфражистки. И вот однажды, в субботний день, Долорес собралась в университет Шарлотта, на конференцию по космической связи. По пути она планировала заехать в мастерскую Митчеллов и заказать ремонт шестерни угломестного механизма. Таким образом, почти на двое суток я оставался полновластным хозяином тарелки. Меня вдохновил этот отъезд. Уже дважды, прощупывая эфир в направлении Марса, я различил несколько тихих, нарушенных помехами слов, из которых разобрал: «Тума… Соацр… Талцетл…» Мне стоило невероятного усилия, чтобы не вскрикнуть, когда я осознал, что это не случайное порождение радиовихрей, а именно слова на языке песчаных королей. Марс, Солнце, Земля. С них начиналось мое обучение марсианским языкам и диалектам, они же стали позывными мечты. Я не поделился с Долорес своим открытием (к счастью, она совсем не интересовалась языками, с высокомерием истинной американки полагая, что даже Бог говорит по-английски), но сгорая ждал возможности, когда смогу прийти в аппаратную в одиночестве и настроиться на таинственную волну. Отчетливо помню поспешные сборы, хлопки дверей, длинные тени каштанов, кожаный чемодан с трогательными багамскими наклейками, тарахтение двигателя, легкий чисто дружеский поцелуй в щеку. Оставшись на дороге, я поймал себя на том, что слабо, но ритмично помахиваю поднятой рукой. Тут же я выкинул Долорес из головы и чуть ли не бегом отправился в аппаратную, чтобы успеть настроить оборудование и развернуть зеркало антенны перед восходом Марса, который тогда был в оппозиции, давая мне надежду на устойчивую связь. За работой я не заметил, как наступила ночь, пришлось включить подсветку. Я медленно поворачивал верньер приемника, изо всех сил напрягая слух. В какой-то момент я испугался, что не смогу найти нужную волну, что на самом деле три марсианских слова – это галлюцинация, вызванная последними переживаниями. Огненный хаос отчаяния уже поднимался во мне до края, как вдруг черная космическая пустота сказала: «Эллио утара гео Талцетл». Здравствуй и славься, сын Земли!
Прости меня, читатель, но необыкновенно трудно мне выразить с требуемой в исповеди силой этот взрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания. В один пронзительный миг тьма моей души наполнилась теплым сиянием, в ней расцвела нежная волшебная nova. А из наушников продолжал литься певучий голос истинной марселины – слово за словом, фраза за фразой. Трясущимися руками я схватил чистые листы, приготовленные для заметок, и начал покрывать их корявыми буквами, как будто заново учился писать. Тут же пытался переводить услышанное. И по сей день я до мельчайших подробностей помню это первое послание от моей неугасимой звезды.
Здравствуй и славься, сын Земли!
Да будет крепок твой дом. Да будет свеж твой воздух. Да будет прозрачна твоя вода.
Мое имя Ло-Лита, я дочь Марса.
Мой мир умирает. Но я верю, что жизнь сильнее смерти.
Я ищу тебя, сын Земли. Я прошу тебя о помощи.
Ты великан, сын Земли. У тебя прекрасное лицо, оно подобно Солнцу. Ты сильный, мужественный и добрый. Твои руки – из железа, колени – из камня. От твоего взгляда женщины чувствуют тяжесть под сердцем.
Приди ко мне, сын Земли, наполни водой высохшее русло. И я буду твоей навеки.
Где ты, где ты, где ты, сын Земли?
Мое имя Ло-Лита, я дочь Марса.
Наступила длинная мучительная пауза, потом мелодия голоса истинной марселины зазвучала вновь. Далекая Ло-Лита («Ло» – впервые, «Лита» – свет звезды, Свет-Звезды-Видимой-В Первый-Раз) повторяла свой призыв, свою отчаянную мольбу, и трепет моего пронзенного сердца был ей ответом.