Клад

— Вот так, — услышал я голос дяди Коли. — Здесь этих рэкетиров полно, целая банда. Меня они сначала не трогали. А вот у соседа спалили дом, у Сани Чуркина поросят потравили. Теперь они им платят. Сейчас вот и до меня добираются — узнали, что я хороший кредит в банке взял, на молоке неплохо заработал. Мне эти деньги — вот так нужны: трактор надо купить, кое-какую технику, семена… а они требуют двадцать пять процентов отстегнуть. Угрожают. Предупреждают. Ты ведь понял, что колесо с фургона не само свалилось?

— Понял, — ответил папа. — Ты в милицию не заявлял?

— А что милиция? — вздохнул дядя Коля. — Милиция далеко, телефона у меня нет. Пока доедут… Да и потом, похоже, у этих сволочей в милиции свой человек есть. Только сунься с заявлением… Вот я и отправил своих в Карелию, к старикам. И вам телеграмму отбил, чтобы не приезжали, да не поспела она… Так что собирайтесь, завтра отвезу вас на станцию.

У меня сердце замерло — что папа ответит? А тут еще Лешка меня за руку схватил — он, оказывается, давно проснулся и рядом стоял как мышка. И нам не пришлось расстраиваться, потому что папа сказал:

— Вот что, Николай. Никуда мы не поедем. Одного тебя не оставим. Будем вместе воевать… Жалко, я ружье не догадался захватить. Давненько мечтаю поохотиться на рэкетиров.

— Подожди, — перебил папу дядя Коля. — У тебя же ребята, жена. Нельзя так рисковать. Борьба жестокая будет. А ведь это наше самое слабое место в обороне. Не дай Бог что с ребятами случится?

— А нельзя их куда-нибудь пристроить, неподалеку, на время? — Такого предательства мы не ожидали! И, позабыв про конспирацию, взлетели по лестнице как бравые матросы по вантам.

Папа и дядя Коля вытаращили на нас глаза. Они сидели, развалившись, на сене. Между ними лежала раскрытая шахматная доска, на которой вместо фигур были расставлены по клеточкам бутылка самогона, блюдечко с салом и зеленым луком, хлеб, папины сигареты.

Я не дал этим заговорщикам сказать ни слова и сразу выдвинул наше требование.

— Вот что, тятенька. Если вы нас куда-нибудь попробуете сбагрить, то маме сейчас же станет известно, в какие шахматы вы тут играете, да еще и курите на сене. — Они молча переглянулись.

— Я не курю, — попытался оправдаться дядя Коля. — Я вообще не курю. Бросил. И отец бросит.

— Это гнусный шантаж, — сказал папа.

Я безразлично пожал плечами. А Лешка добавил:

— Вы без нас все равно с ними не справитесь. А у нас уже есть опыт. Не первый раз бандитов повязываем. И не таких.

Отцы-командиры снова переглянулись. Уже безнадежно, дядя Коля хотел что-то сказать, но папа его остановил:

— Бесполезно. Ты их не знаешь…

И в это время пришла мама позвать нас на чай. Дядя Коля с папой действовали мгновенно и не сговариваясь: один смахнул закуску в сено и бросил на доску горсть настоящих шахматных фигур, другой сунул в стоящий рядом сапог недопитую бутылку. И оба жалобно посмотрели на нас. Я понял: победили!

За чаем дядя Коля все рассказал маме. Она сначала побледнела, а потом положила руку ему на плечо и сказала твердым дрожащим голосом:

— Ничего, Коля, отобьемся.

А давайте выроем клад!

Прошло несколько тревожных дней. И особенно ночей. Старшие не спускали с нас глаз. Маму в магазин тоже одну не пускали, всегда с ней шел или папа, или дядя Коля. Нам с Алешкой строго наказали не высовываться с фермы и никому чужому не верить, никаких «пойди сюда — я тебе конфетку дам», никаких «покататься на машине» и всякие прочие инструкции по личной безопасности.

Но очень скоро нам это надоело. Погода была отличная, забот по хозяйству — хоть отбавляй, так что бояться и оглядываться было некогда, и мы постепенно теряли бдительность. Тем более что ничего угрожающего на горизонте еще не наблюдалось. Да и дядя Коля как-то сказал, что, наверное, пока ему-де перечислят деньги с комбината за молоко, рэкетиры не заявятся.

Правда, каждый вечер он тщательно запирал все двери, ставни на окнах и ворота и спускал с цепи Ингара. И ночью несколько раз вставал, брал ружье и обходил свои владения. Папа ходил с ним. А потом они садились на крыльце, как воробьи на заборе, и обсуждали дела на завтра.

Иногда мы с Алешкой подсаживались к ним, если вовремя просыпались, и, ежась от ночной прохлады, зевали, смотрели на ясный месяц среди звезд и прислушивались к разговору. Алешке из-за этого даже комар в рот залетел. Но все равно мы старались ничего не пропустить. Чтобы не остаться в стороне в решающий момент.

В один день дядя Коля собрался ехать за сеном. Но сперва он заглянул в огород, где копалась мама, в купальнике и шляпке «из итальянской соломки», и похвалил ее (маму, а не шляпку):

— Где это ты так наловчилась?

— Там, — мама махнула грязной ладошкой, — в детстве, в пионерлагере, у нас там был свой юннатский участок. И мы, пионеры, на нем работали. Мы были юные мичуринцы.

— Я тоже, — сказал папа.

— Лысоват ты для мичуринца, — не согласился дядя Коля.

— И ничего не лысоват! — заступился за папу Алешка.