Кирилл и Мефодий

— Моя душа возрадовалась, владыка, — в тон ему ответила Ирина, и вдруг какое-то тяжелое предчувствие овладело ею.

— Мы узнали, что Царьград, как называют его византийцы, не был добр к тебе. По поручению святого апостолика я поспешил к тебе на помощь. Такая славная и красивая женщина, как ты, не должна испытывать лишений и огорчений. Жизнь создает цветы на радость людям, а не для того, чтобы страдать от невежества и прихоти тиранов... Бог не забывает своих возлюбленных чад.

— Но бог не любит меня! — наморщила лоб Ирина.

— Эти мысли рождаются от отчаяния и одиночества, чадо мое... Тесно в этом доме твоей гордой красоте. Она создана для почестей, веселья, похвал и уважения, да, уважения, которое возвышает душу.

Ирина слушала и не знала, зачем он пришел. Неспроста притащился на ночь глядя. Что-то было у него на уме. Вдруг она вспомнила разговор с Аргирисом. О чем же он говорил? Речь-де шла о ней в присутствии папы и зальцбургского архиепископа, а о чем еще?..

— Но красота сама по себе никого не согреет, владыка... Я приехала из страны, где была солнцем, а теперь я даже не луна, потому что в мою ночь некому созерцать меня. Мои звезды погасли одна за другой, и сейчас я бедна, всеми покинута и для всех чужая в городе святого Петра и Павла.

— Судьба человека в его руках, светлейшая...

— Да, так принято говорить, но многое в жизни свидетельствует, что не все зависит от человека.

— Ты права, светлейшая, над нами бог, а мы лишь пыль на его ногах. Он определяет наши мысли и нашу жизнь, но ты не имеешь права сердиться на него... Ведь сам бог указал папе Адриану на тебя...

Разговор начал раздражать Ирину и, встав, она спросила:

— К добру или не к добру?

— Бог всегда желает добра своим чадам, светлейшая. И почести, и слава, и деньги, и веселье зависят от одного лишь твоего решения. — Оглядевшись, он добавил: — Не можешь ли ты посмотреть, куда делась твоя служанка?

Не поняв, зачем ему понадобилась старуха, Ирина пожала плечами:

— Наверное, спит.

— Плохо обучила ты прислугу, светлейшая, если она ложится спать раньше хозяйки. Надо бы проверить это...

— Но зачем?

— Чтобы она не подслушивала. То, что я хочу сказать, должно остаться в глубокой тайне.

Ирина выглянула в коридор. В конце, па старом сундуке, дремала, как когда-то, ее верная Фео, старая служанка.

— Будьте покойны, владыка.

— Покой — удел усопших душ, светлейшая, а мы, пока мы живы, должны исполнять повеления всевышнего.

— И что же он велит мне?

— Сделать одно доброе дело для Святой церкви и престола святого Петра, светлейшая...

— А могла бы я услышать об атом?

— Надо помочь одной душе отделиться от тела.

— Что-что?!

— Надо ускорить с твоей помощью одну желательную смерть.

— Чью же?

— Еретика Константина!

Адальвин выговорил имя Философа с такой злобой, что Ирина содрогнулась. И хотя она хорошо знала козни византийской знати и была виновна в смерти своего дяди Феоктиста, в этот момент вдруг почувствовала себя униженной и оплеванной... Чего, чего хочет этот черноризец от нее, знатной женщины, по которой вздыхают мужчины всего Константинополя?! Сделать из нее убийцу человека, который, несмотря ни на что, озаряет ее своим светом! Нет, она не позволит так унизить себя. Ирина крикнула:

— Мерзавец... Вон отсюда! Вон!..

Но Адальвин продолжал невозмутимо сидеть и, будто ее гнев относился не к нему, спокойно сказал:

— Не волнуйся, светлейшая. Я ведь о тебе знаю все. И о твоей любви, и о твоем грехе... Все! Знаю, что там тебя ждет хорошо наточенный меч... Ныне перед тобой только две дороги: одна ведет к скорой смерти, вторая — к довольству и роскоши... Когда-то ты выбрала вторую. Думаю, по проторенному пути идти легче.

— Уходи! — сжав кулаки, повторила Ирина.

— Стало быть, нет! — Адальвин поднялся и с усмешкой посмотрел на нее.

— Уходи из моего дома!

— Есть и еще одна дорога. К твоей скорой смерти...

— Как? Ты убьешь меня?

— Сохрани господь! Неужели я выгляжу таким страшным и жестоким? Если не согласишься, мы отправим тебя к своим... Там давно ждет тебя острый меч бывшего телохранителя. Он сделает эту работу лучше нас.

Приблизившись к ней, архиепископ достал тяжелую мошну с чем-то звенящим, подбросил ее на ладони, чтоб Ирина услышала звон, и медленно положил на стол. Вместе с нею он оставил какой-то оловянный флакончик.

— Оставляю тебе и это, — сказал он. — Его содержимое может усыпить сто таких мудрецов, как твой Константин... Медленно, но верно. А вот это тебе. — Он постучал пальцем по мошне, и опять в ней что-то зазвенело. — Этот прекрасный звон никого не оставляет равнодушным. Нищему он спится, и даже богатый от него теряет покой. Даже глухой слышит его. Итак.., до завтра. Утро вечера мудренее...