Кирилл и Мефодий

Молва распространилась широко, и Ирина не ошиблась в своих предположениях. Стоило ей появиться в церкви, где служили братья, и люди расступались перед ней, а слух, подобный ветру в весеннем лесу, ласкал шепот. Многие наблюдали за ней, за ее взглядом и остались крайне разочарованными поведением Константина. Его взгляд ни разу не устремился к красавице, голос ни разу не дрогнул, а щеки не покрылись краской волнения. Бледное лицо подчеркивало синеву глаз, а спокойствие внушало уважение. Было что-то отшельническое, покоряющее в его прямой фигуре, в силе его слова. И любопытство, словно щенок, вертелось вокруг него, ища подтверждения своим догадкам. Даже Ирину смутили сосредоточенность и спокойствие Философа. Два раза занимала она такое место, где он не мог не заметить ее, однако Константин проходил мимо с поднятой головой, погруженный в свои мысли. «Почему?» — спрашивала она себя и не могла найти ответа. Пока молва не стала достоянием знакомых. Ирина часто собирала их у себя дома, но теперь перестала приглашать, и это еще сильнее разожгло любопытство. Они предполагали, что тут замешан Константин, человек, который имел власть над красавицей. Все это были пустые догадки. Дело было в другом: Ирина решила таким путем еще больше взвинтить интерес к себе. Она не могла объяснить слепоту Константина. Может, он не допускает мысли, что она находится в этом городе? Или она так изменилась, что он уже не может ее узнать? Ирина всматривалась в свое отражение в серебряном зеркале и не находила большой разницы с той Ириной, которую он знал. Разумеется, годы изменили ее, но не настолько, чтобы ее нельзя было узнать с первого взгляда. Ирина не многого хотела от него. Лишь бы его взгляд на мгновение встретился с се взглядом и он вздрогнул бы от неожиданности! Похоже, не столько она сама нуждалась в этом, сколько все, кто ожидал, что вот-вот что-то произойдет между Философом и женщиной, предопределившей его жизненный путь, — так думали многие знакомые Ирины. В сущности, эту мысль внушила им она сама...

Ирина решила купить дом. Ее надежда вернуться в Константинополь увяла. Аргирис урывками рассказал горькую правду. Все могущество Варды перешло в руки императорских сыновей — Константина, Льва, Стефана. Род кесаря был рассеян и уничтожен. Два телохранителя, которые посадили ее на корабль, поплатились жизнью за проявленное милосердие: им было велено обезглавить ее. Впервые Аргирис высказал свои опасения. Он, как посланец Восточной церкви, мол, чувствует себя здесь хорошо, но, если ему прикажут вернуться в Константинополь, он еще подумает. О его родстве с кесарем знает немало людей, и кто скажет, что его ожидает...

— И все же я женщина... Разве я сделала ему что-нибудь плохое?

— Смерть не разбирает, мужчина или женщина. Ты будешь напоминать ему о том, кого он убил.

Аргирис сказал правду. И Ирина не сомневалась в ней. Аргирис боялся за себя — верный признак того, что в Константинополе не благоволят к изгнанникам. Новый василевс спешил: выдвинуть людей, близких ему, окружить себя покорными слугами. Умных он держал в стороне, ибо не хотел, чтобы во дворце были люди умнее его, он подбирал их даже по росту, отстраняя всех, кто хоть на сантиметр был выше его: он желал на всех и все смотреть сверху, чтобы чего-либо не пропустить. Меч был единственным распорядителем, а слово василевса — единственным законом. Василий, в сущности, был безграмотным, он не умел писать и еле-еле читал, и он не знал законов предыдущих правителей. Василий помнил о них, так как испытал их на собственном горбу, и чутье пострадавшего подсказывало ему, что следует искоренить, чтобы жить спокойно.

Ирина купила дом. Она боялась, что со временем дом подорожает и она останется на улице. Как всякая практичная Женщина, она хотела быть уверенной в своем будущем. Подсчитав то, что осталось после покупки, Ирина была слегка озадачена. Денег хватало лишь на скромную жизнь, если, конечно, не считать великолепного ожерелья. Оно само по себе было целым состоянием, но Ирина любила его и не хотела с ним расставаться. Стоило прикоснуться к камням, как оживали крепкие руки Варды, ласкали ее грудь и белую шею. Как неумело надел он ожерелье... Но это было когда-то... Теперь уязвленное честолюбие побуждало ее неустанно думать о Константине. Прежние любовь и ненависть сплелись в странный узел противоречивых чувств. А впереди ее ожидало самое большое испытание...

Появился Адальвин. Ирина не звала и не ожидала его. Он пришел поздним зимним вечером без предупреждения. Старая служанка открыла дверь, набожно перекрестилась и поцеловала ему руку.

Ирина очень удивилась. Архиепископ Зальцбурга, как он ей представился, был очень любезен. Суровое, по-немецки скроенное лицо излучало холод и упрямство. Оттопыренная нижняя губа свидетельствовала о жестокости. Адальвин уселся у камина и загляделся на игру пламени. Затем отвел взгляд от огня и сказал:

— По поручению святой церкви и апостолика Адриана я пришел, светлейшая, в обитель твоей неземной красоты.