Кирилл и Ян (сборник)

Шкета втащили обратно в квартиру и бросили на пол. На всякий случай, он съёжился, закрыл руками голову, но его никто и не думал бить – так, пнули пару раз для порядка. Хозяйку уже развязали, и теперь она стояла, опираясь на человека в штатском. Наверное, это и был сосед-Володя. Под носом у неё осталась кровь, губа распухла, но смотрела она так гордо, словно где-то всё-таки было золото, которое ей удалось утаить.

…Обманула ведь, сука!..

– Так, – лейтенант уселся за стол и достал лист бумаги, – фамилия?.. – он поднял на Шкета равнодушный взгляд.

– Подождите, – неожиданно вмешалась хозяйка, и все повернулись к ней, – я не буду ничего заявлять. Отпустите его.

– То есть, как, Вера Степановна? – удивился штатский, – он же чуть не убил вас!

– Гражданочка, – лейтенант отложил ручку, – вор должен сидеть в тюрьме. Знаете такую поговорку? Завтра он опять пойдёт грабить, и тогда уж, точно, кого-нибудь убьёт. И это будет на вашей совести.

– Не пойдёт, – заверила Вера Степановна, – я его прощаю. Бог ему судья…

– Ну, вы даёте!.. – усмехнулся лейтенант, – нет, я, конечно, понимаю… Бог… Творец, там… Но проблемы борьбы с преступностью должны решать мы здесь, а не он, согласитесь.

– Я согласна, – Вера Степановна кивнула, – но он не преступник – он просто заблудившийся в жизни человек.

– Ясно, – лейтенант, в планы которого не входили философские диспуты, захлопнул папку и посмотрел на Шкета, – катись отсюда! Скажи, вот, ей спасибо, иначе б парился ты на нарах годика три. А ещё раз попадёшься на глаза, я тебя так упакую!.. Мало не покажется.

– Возьмите, – Вера Степановна протянула Шкету его ремень, – ступайте с Богом.

Шкет машинально схватил столь необходимую вещь и бросился вон. Выскочив на улицу, остановился. Его никто не преследовал, и, как ни странно, это вызывало чувство жуткого одиночества. Он никому не нужен, даже милиции!..

Смятение, возникшее в душе, перевернуло мир, который и до этого казался Шкету не слишком добрым, а теперь и вовсе отторгнул от себя маленького беспомощного человечка. Никто и не думал его прощать – на него просто наплевали и растёрли! Никто не воспринял всерьёз ни его мечты, ни его поступки. Он никому не нужен – ни плохой, ни хороший!..

Шкет будто впервые увидел серые громады бездушных домов, серые церковные купола, и всё это сливалось с серым небом. Безжизненные остовы деревьев; мёртвые, подёрнутые инеем листья… редкие прохожие не зря отворачивались, зябко кутаясь в воротники – чего смотреть на пустое место?..

…И как я не замечал всего этого раньше?.. Хотя раньше-то была вера… Ох, уж эта вера, неизвестно во что!..

– Какая ж ты сволочь!.. – Шкет поднял глаза к небу, но серые облака не позволили ему услышать ответ. …Да и нет там никакого ответа! Откуда ему взяться?.. Бежать! Бежать, чтоб забиться в уголок и тихо ждать, пока всё закончится!..

И Шкет побежал, не разбирая дороги и стараясь ни о чём больше не думать. Его шикарные ботинки гребли листья; этот звук увядания нескончаемо стоял в ушах. Шкет и не заметил, как закончились большие дома, хотя какое ему до них дело?.. Пробежав по пустой улице, юркнул под знакомую доску, отбросил бутафорский замок и влетел в комнату. Отдышался, затравленно глядя по сторонам. Кого он ожидал увидеть, если он один, брошенный, и никому не нужный?.. С удивлением глянул на свою руку, в которой продолжал сжимать ремень. Возникшая мысль показалась яркой и благостной, совсем не похожей на его собственные. Поднял глаза, и уткнулся взглядом в ржавый крюк от люстры.

– Всё правильно… всё правильно… – пододвинув стул, вскарабкался на него, – всё правильно… – поднявшись на цыпочки, Шкет принялся уверенными движениями привязывать ремень.

2. Надежда

Часы тикали, и стрелки, чётко фиксируясь на каждом делении, продолжали свой монотонный путь. Это было замечательно, потому что Анна Павловна не представляла, как сможет влезть на стул, поменять батарейку, а потом повесить часы обратно – у неё кружилась голова, даже когда она просто лежала в постели, а подняться на такую страшную высоту!..

…Тогда-то жизнь и закончится…Эта мысль давно превратилась в навязчивую идею, с которой она засыпала и просыпалась, но часы шли, то ли всем назло, то ли на радость.