В Украине еще помнили, что Хрущев всерьез обсуждал идею и возможность такого «возврата к Киевской Руси» со своим ближайшим окружением. И именно тогда были запущены в обиход два аргумента. Первый: возврат к идее Киевской Руси – значит возврат к историческим корням, к истокам. Второй: перенос столицы в «матерь городов русских» окончательно русифицирует Украину, вернет украинцам их первоназвание – «русичи» и навсегда решит вопрос единения двух самых больших славянских народов.
С этим, понятное дело, не соглашались московские партократы. И потом, существовало серьезное опасение, что название «русичи-русские» украинцы примут довольно охотно, но, осознав себя титульной нацией, зададутся вопросом: «А кто эти нацмены, которые обитают где-то там, за Хутором Михайловским»[8], какой они веры-нации, какова их реальная история и по какому праву до сих пор притесняли нас, считая себя «старшими братьями?» И во что это могло бы вылиться, пока неизвестно. Тем более что миллионы украинцев успели расселиться по всей России.
«Ладно, – сказал он себе, – речь ведь пойдет не о перенесении союзной столицы, а о том, что сами обстоятельства вынудили тебя взять бразды правления страной, находясь здесь, в Украине. Причем можно было бы взять эти самые “бразды”, находясь именно здесь, на полуострове, но тогда слишком уж контрастно возникала бы ассоциация с “крымским бароном” Врангелем, с агонией Белого движения».
– Товарищ Президент, – донеслось до слуха Русакова, но обращение это не заставило его хоть как-то отреагировать.
«И все же придется решать, что делать, – по-прежнему предавался он потоку своих размышлений и фантазий, – возвращаться в бунтующую Москву или же искать способы спасения Отчизны в вотчине украинских националов?..»
– Товарищ Президент! – еще более зычно прозвучал позади него резковатый командирский голос.
– Слушаю! – встрепенулся Русаков, по суховатому баску распознавший своего спасителя, полковника Бурова.
– Они уходят.
– Как… «уходят»?! – не поверил ему Русаков и только теперь, оглянувшись, увидел, что полковник стоит у лестницы, ведущей вниз, и – что сразу же бросилось ему в глаза – кобура его пистолета расстегнута.
– Уходят. Совсем. Отбывают.
– Почему отбывают? И куда? – Русаков вдруг открыл для себя, что ему было бы спокойнее, если бы вся эта «группа товарищей» по-прежнему оставалась в Доросе. Ибо все то время, которое путчисты пребывают здесь, их московские покровители остаются в состоянии неизвестности и неопределенности. Неопределенность – вот чего они там, в Кремле, сейчас больше всего боятся! Потому что неопределенность – это потеря времени, а значит, инициативы.
– Следует предполагать – в Москву.
– Не в Киев, случайно? – Русаков задал этот вопрос как-то механически, поскольку все еще пребывал под властью одной из версий спасения страны, режима, и своего собственного… Но полковник о его помыслах и версиях не ведал. И, как всякий контрразведчик, привыкший к тому, что случайных фраз у начальства не случается, насторожился; мысленно и физически напрягся, а посему запнулся на полуслове…
– В Киев?! Почему… в Киев? Я об этом не слышал. Нет, название Киева в разговорах не возникало. А ведь и в самом деле… Возможен и такой вариант. Они действительно могут использовать войска, политические силы и амбиции Украины.
– То есть названия украинской столицы не возникало… – Русаков вдруг понял, что, если он сам не выведет полковника из водоворота своей версии, тот может черти что нафантазировать, и еще неизвестно, как поведет себя.
– Но ведь Киев поддерживает… нас, простите, вас.
– Почему же «вас»? Нас, полковник Буров, нас.
– Поэтому-то в Киев они не поедут, – справился со своей растерянностью полковник.
– Если только вы действительно уверены, что Киев поддерживает нас, а не их…
– Разве до сих пор Киев…
– Ни в чем вы не уверены, – вдруг холодно взорвался Русаков. – В этой связи у вас не появилось никаких сведений. Вы не обладаете никакой информацией. Всю эту вашу «контору» давно надо разогнать. Разве до сих пор вы не знали, что происходит за спиной у Президента? Не ведали, что целая плеяда чиновников готовит заговор, путч?..
– Мы многое знали, господин Президент.
– Да ни хрена вы не знали, – вдруг ослабевшим, совершенно обессилевшим голосом проворчал Президент, понимая, что накалять обстановку нет смысла, ибо из всех, кому он может предъявить свои претензии и на ком стоит возместить злость, – полковник Буров наименее подходящая кандидатура.
Умолкнув, генсек-президент какое-то время смотрел себе под ноги: «всякая война завершается миром, а всякая ссора извинениями и примирением» – древняя, как мир, аксиома. Так что нельзя было допустить, чтобы Буров вышел отсюда союзником этой приснопамятной «группы товарищей».
А выручил его сам полковник.
– Я, собственно, потревожил вас только ради того, чтобы доложить: они отбывают, товарищ Президент, – повторил Буров так, словно ничего не произошло, никакой вспышки гнева, никакого надрыва нервов не возникало.