Килл крик

Мор недоверчиво фыркнула, словно угадав его настроение.

– Я совершенно серьезно, – сказал Уэйнрайт. – Привезти вас сюда – полный кайф. Четыре легенды. Одна невероятная ночь.

– Пять легенд, если считать дом, – добавила Кейт из-за камеры.

Все повернулись к ней. Начинающая кинематографистка не смогла устоять перед этой идеальной мизансценой. Кейт переключила камеру в фоторежим.

– Скажите: «Бу!» – попросила она и щелкнула затвором.

Себастьян закрыл за собой дверь спальни, задвижка послушно встала на место. С утомленным вздохом он опустил чемодан на пол и огляделся. Обстановка была довольно-таки спартанская. На кровати со столбиками лежало красно-черное лоскутное одеяло. Золотая нить змеилась по его узору, словно плющ, оплетающий изгородь. По обе стороны от кровати стояли ночные столики из темного дуба. На левом была медная лампа: металл от времени потускнел, абажур сделался хрупким. На правом столике лежал лишь толстый слой пыли.

«Ричард положил бы сюда очки для чтения», – подумал Себастьян. Он еще помнил прямоугольные стекла, простые проволочные оправы.

К спальне примыкала лишь одна комната – ванная. Дверь была приоткрыта. Себастьян мог видеть только ее часть. Мелкая белая плитка на полу, чистая, отлично уложенная, блестела в лучах послеполуденного солнца.

Себастьян положил чемодан на кровать, провел ладонью по истертому, побывавшему во многих путешествиях кожаному боку и лишь потом взялся за замки. Он вынул тщательно сложенную одежду: пару брюк, белую рубашку в тонкую синюю полоску, чистые черные носки – костюм на завтра. А завтра этот нарциссический аттракцион уже закончится.

Одежду он положил в пустой верхний ящик комода. В другой ящик положил пижаму – хлопчатобумажная ткань в клетку, штаны на завязках. Стариковская пижама. Совсем как у отца.

Отец. Еще даже не разменявший восьмой десяток, в вечной своей полосатой пижаме, с пустым лицом, с ручейком слюны, бегущим по заросшему седой щетиной подбородку. Себастьян отчетливо помнил все, помнил, как читал отцу стихи Уильяма Стэнли Мервина. Помнил каждую строчку, каждый кивок отцовской головы, каждую каплю слюны, упавшую с его губ. Человек, которому еще не исполнилось семидесяти, не должен так болеть, однако отец заболел и оказался отрезан от мира. Хуже всего были его глаза, бессмысленно глядящие в великое Ничто, не замечающие сына, сидящего рядом.

«Вот он, ужас, – подумал Себастьян. – Вот подлинный кошмар, который я стараюсь запечатлеть в своих книгах».

Он глубоко вдохнул и сосредоточился.

В чемодане остались только блокнот (несколько страниц он исписал почти не поддающимися расшифровке заметками, пока летел в самолете), ручки (уже только три штуки, четвертую он оставил в отеле в Канзас-Сити), «Дом на краю ночи» Уильяма Хоупа Ходжсона и несессер. Содержимое несессера – зубную щетку, маленький тюбик пасты, мыло и пузырек с аспирином – надо было отнести в ванную.

Он потянулся к несессеру, как делал уже сто раз, и тут, без предупреждения, туман вернулся. Себастьян осторожно сел на кровать, глаза его бегали туда-сюда, но ничего толком не видели.

Себастьян смотрел внутрь, выискивая в своем сознании проблеск мысли. Это длилось лишь мгновение, а потом костяшки домино начали падать одна за другой, каждая последующая конкретнее предыдущей. Он в доме. Не в своем доме. Его дом – в штате Нью-Йорк, в пригороде Итаки. А этот дом – у ручья. Как называется ручей?

«Кровавый!» – внезапно выкрикнул голос в голове. От страшного слова на коже выступил холодный пот.

«Кровавый, – повторял голос снова и снова. – Кровавый. Кровавый. Кровавый».

– Кровавый ручей, – произнес Себастьян вслух. – Кровавый ручей. Ты в доме на Кровавом ручье.

Его руки тряслись. Он закрыл глаза и услышал, как глубоко в груди бьется сердце, колотит по ребрам, точно сердитый кулак.

– Просто накатило, – прошептал он сам себе. – С тобой все в порядке.

Он открыл глаза. Руки уже не тряслись.

Он зафиксировал в голове: Ты в доме на Кровавом ручье. Ты приехал сюда ради пиар-мероприятия. Тебя зовут Себастьян Коул. Ты писатель.

В спальне царила невозможная тишина. Ни единого звука не доносилось ни из коридора, ни из соседних комнат. И хотя в оконной раме не было двойных стекол, никакие звуки не проникали и снаружи.

«Дом прислушивается», – подумал Себастьян и сам удивился, как ему в голову пришла такая нелепость.

Он взял несессер, открыл дверь ванной до конца и зашел внутрь. Расстегнул несессер, вынул все дорожные принадлежности, положил в шкафчик над умывальником. Зубная щетка соскользнула с полки. Себастьян увидел, как она падает и отскакивает от края раковины, но поймать ее не успел.

Наклонился и поднял щетку с покореженных, грязных плиток пола. Пользоваться ей теперь было невозможно – от одной мысли об этом накатывала тошнота.

Себастьян застыл на месте, сжимая щетку в руке. Пол был чистым, когда он увидел его впервые. Совершенно точно. Плитка была белая и…