Хук слева

Тусклый свет едва был виден через мои сомкнутые веки. Мне понадобилось много времени, чтобы лишь на мгновение приоткрыть глаза. Я увидел её!

Она была разбита горем. Больше всего я хотел забрать её боль. Я не хотел, чтобы она страдала. Не хотел, чтобы плакала. Я поставил себе главной целью достаточно сконцентрироваться, чтобы вынырнуть из темноты и успокоить её. И я справился.

Открыл глаза.

Для этого мне тоже понадобилось время. Ещё ни во что я не вкладывал столько сил и энергии, как в долбанные попытки открыть глаза и наконец оборвать её мучения! Но я смог. Открыл глаза. Яркий свет ослепил меня, и я не понял, где нахожусь. Привык. Обвёл взглядом окружающую действительность и увидел её.

Она горько плакала, уткнувшись головой в мою койку. Я хотел позвать её, но что-то мешало мне. Я словно разучился говорить. Но я хотел привлечь её внимание, чтобы она поняла — больше нет причин лить слёзы.

Её рука лежала так близко к моей, но у меня почти совсем не осталось сил. От яркого света голова начала раскалываться от боли, но я боялся, что тьма опять решит поглотить меня, а она так и не узнает. Не поймёт, что я рядом. Что я не бросил её.

И я потянулся рукой.

Ощущая, как мышцы ломит от одной лишь попытки, как каждая клетка моего организма отзывается на движение жгучей болью, я представлял, как она обрадуется, и продолжал тянуться к ней. И я сумел.

Пальцы легли поверх её руки, и она вздрогнула. Медленно посмотрела на мою руку, видимо, ожидая обмана чувств, а потом подняла глаза к моему лицу, улыбаясь сквозь слёзы.

— Я так тебя ждала, Влад! — Прошептала она. — Так ждала!

Я знаю, родная. Я знаю.

ОНА

Дни, пока Влад находился без сознания, тянулись бесконечно долго. Каждый из шестнадцати отзывался в моём сердце болезненным воспоминанием. Каждый из шестнадцати приближал меня к дате неминуемого расставания.

Они украли у меня половину месяца! Вместо шестнадцати дней счастья с любимым я получила невыносимые страдания и бесконечный поток слёз.

В виде исключения мне позволили находиться в реанимации дольше положенного срока, и я просила его вернуться ко мне. Я даже рассказала ему всю правду. Несколько раз. Но он не приходил в сознание, не слышал моих призывов и признаний.

Через два дня после боя прилетела его мама. В перерывах между посещениями мы ждали новостей, сидя бок о бок в его квартире. Я забыла о работе, о расследовании и о книге. Меня интересовало только здоровье Влада.

За эти шестнадцать дней мы все стали одной большой и дружной семьёй. Даже Светлана при встрече сжала мне руку и посочувствовала. Моё сердце разбивалось каждый раз, когда кто-то из его родителей называл меня дочкой, а Володя — сестрой. Я не хотела терять никого из них.

Когда я почти потеряла веру, когда просила у Бога всеми клятвами сохранить ему жизнь и здоровье, когда перестала верить в благополучных исход, он коснулся моей руки.

Не веря в реальность происходящего, я боялась проверять свои чувства. Я боялась, что это мне всего-лишь привиделось. Но он очнулся! Спустя шестнадцать дней нескончаемой боли и страха во мне пробудилась надежда.

Чудом стало и то, что после этого дня Влад быстро пошёл на поправку. Всего через полторы недели мы забрали его домой. Теперь выражение «Он — боец», как нельзя лучше описывала этого парня. Он бодро скакал на костылях по квартире и собирался в скором времени вернуться к тренировкам.

Я взяла с него обещание при всей семье, что он больше никогда не вернётся на подпольный ринг. Что бы ни произошло! И он дал нам всем слово.

Через месяц после боя он взвыл от воздержания, и я сжалилась над парнем.

— Это наш новый первый раз, — рассмеялся он, рассматривая с жадностью моё тело.

Его злила невозможность двигаться в привычном ритме, но мы справились. Эта ночь была более чувственной, чем предыдущие. Осознание, как близко он стоял на краю могилы, заставляло меня быть медленной до невозможности, и он отчаянно впивался в мои губы в надежде сорвать долгожданное освобождение, чтобы начать всё сначала.

К концу октября гипс всё ещё не сняли, но Влад научился обходиться тростью. Мы много гуляли, удивляясь ранним заморозкам, пили обжигающий чай в парке у дома, сидя на лавке под пледом, и целовались. Много. Постоянно.

Тем утром я вышла из спальни. Он стоял у окна. Я подошла и обняла его со спины, целуя лопатку.

— Смотри, родная, первый снег, — прошептал он.

Мои внутренности скрутило от ужаса. У моего счастья истекал срок годности, и осталось ему всего два месяца. Так и стояла, прижавшись к его спине, вдыхая запах его кожи, пытаясь запомнить, чтобы и через много лет, закрыв глаза, суметь очутиться в этом моменте.

— Влад, — прошептала я сквозь слёзы, — я люблю тебя.

— И люблю тебя, родная!

В ту ночь он рассказал мне всё, что чувствовал, находясь без сознания, чувствовал меня, чувствовал, как я страдаю и что смог выйти только на мой голос. Я рыдала от охватывающей меня паники, что скоро наша связь прервётся, и я потеряю его. Влад покрывал поцелуями моё лицо и шептал, что всё позади. Если бы он знал!