Хроники Оноданги: Душа Айлека

Хрустнула ветка и полетела вниз на голубые рельсы. Тут все закричали, зашумели флажками, захлопали. Громче всех хлопал Казанский вокзал. Он отрывался от земли и вместе с фундаментом подпрыгивал вверх. Шершавкин поднял вверх руки, пытаясь утихомирить всеобщее оживление.

— Друзья. — сказал Шершавкин и от его голоса треснуло далекое Маконго, а сельское сельпо в деревне Трунцы Волковысского района было погребено под завалами продавщицы Юлии Викарьевны Торбашинович.

— Друзья. — повторил Шершавкин. — У меня нет слов. Лучше послушайте классику.

Он достал из пиджака тонкую книжку «Из библиотеке культработника» и зачитал граду и миру 40 минутный разминочный доклад тов. Заборова «Об империалистических перегибах в ранних работах А. Б. Пугачевой на 23 конференции нелюбителей рыболовов».

Безудердюжные овации, вставания, обмороки и неконтролируемые процессы мочеиспускания прерывались чеканными формулировками доклада. На площади Трех Вокзалов Шершавкина ожидал торжественный кортеж. Вереница из свадебных карет, бронированных верблюдов, километровых мерседесов и разношерстные стада из арабских шейхов, тонконогих финансистов Уолл-стрит и много еще всякой шушеры. Шершавкин оглядел кортеж. Остановился на лимузине с открытым верхом. Оттуда проворно выскочил жирный шейх с бородой, черными очками в накинутой на голову простыней. Под возлюбленный стон московских толп. Шершавкин взобрался на плечи жирного шейха, сказал.

— Цоб цобе. — и поехал между красочными шевелящимися берегами из московского радостного люда. За собой на веревочке тянул Шершавкин международную станцию «Мир». Кортеж направлялся в Кремль на новогоднюю елку. От наслаждения Шершавкин почти проснулся. Смахнул каплю слюны накопившуюся в уголке губ. Посмотрел вниз. Летели над океаном в высоком безоблачном небе. Океан был нежным, не штормовым, как яблочный мусс в эмалированной глубокой миске. Шершавкин снова заснул, чтобы во сне проснуться. Он был у себя в доме на Зое Портновой 17. Снаружи это была обычная панельная хрущовка на три подхезда. На первом этаже одного из трех подъездов. Шершавкин выкупил все квартиры и устроил себе восьмикомнатную резиденцию. Ремонт сделал из того что осталось после ремонта Барселоновского лагеря. Очень и очень вышло. У дверей спальни была львиноголовая ручка той самой которой не хватило для комнаты Карася. И вот проснулся Шершавкин в этой спальне на круглой кровати с персиковыми простынями. Был он один. Хотя не один. С раскидистой люстры ползла вниз, прямо в его постель сестра его Лиза. С привычной головой в химической завивке и непривычными паучьими лапами. Лиза покачалась на шнурке выключателя и прыгнула вниз на кровать. Забороздила по кровати мелькающими быстрыми лапками, бормоча себе под нос.

— Опять в носках спит… Я же говорю идиот. Не дом, а помойка.

— Отвали — лениво сказал Шершавкин и бросил в паука Лизу подушку. Та в ответ взяла и исчезла. Шершавкин поднялся и подошел к высокому зеркалу в богатой завитушками раме. Из одежды на Шершавкине были только носки. Шершавкин осмотрел себя и поморщился, развернулся к зеркалу спиной и посмотрел назад. Вид был еще хуже чем спереди. Мягкое, слабосильное тело это полбеды. В нем Шершавкин ходил целыми сутками. Но сегодня он обнаружил кое-что новое. У него не было ягодиц. Вместо привычных посидевших везде и всяко полушарий, Шершавкин видел два лица Лиза разделенных срамной бороздкой. Не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг, они ругались друг с другом.

— Такого урода… Я тебе говорю.

— Да что ты мне рассказываешь. — возражала другая. — Какой урод. Хуже… Вырос до неба и козявки из носа до сих пор везде развешивает до чего палец дотянется. Фу. Зараза.

Шершавкин не выдержал. Хлопнул по Лизам ладонями. Раз. Два. Подпрыгнул и повернулся к зеркалу.

— Мотал я вас… Чики чики пук.

Шершавкин хотел показать зеркалу как и где он решил мотать, но до похабного жеста его не допустили Лизы. Они переехали на ладони Шершавкина и продолжали переругиваться прямо на его глазах.

— А теперь бабкину квартиру захотел.

— И не говори — подтвердила левая ладонь.

— Как сдристнул на Камчатку так и не навестил ни разу.

— Ты блин… Вы навещали — огрызнулся Шершавкин.

— Каждый месяц — завопили единовременно ладони.

— 10 числа… — не сдавался Шершавкин. — К пенсии.

Не желая слушать дальше, он сильно сжал ладони и понес их в ванную комнату под придушеный неразборчивый гул.

— Козел неблаго… — Шершавкин быстро скрутил кран с горячей водой и взял кусок малинового турецкого мыла и начал активно намыливать руки. Лизы стирались, медленно но неизбежно. Их лица растягивались, голоса становились медленными и в конце концов разъезжались в разные стороны, дробясь на слога, а потом и вовсе на неразборчивые звуки пока не вкрутились вместе с мыльной водой в дырку умывальника. Шершавкин похлопал свежевымытыми ладонями.

— Оп и нету поросяти. — сказал он сам себе.