Хосе Ризаль

Испанская знать охотно съезжалась в роскошных экипажах полюбоваться на кровавое зрелище. Весело болтая и раскланиваясь с знакомыми, «благородные» кастильянки и кастильцы с жадным любопытством следили за предсмертными судорогами удавливаемых жертв. Чаще всего осужденных гарротировали. Гаррота, особо жестокий способ казни, заключался в том, что на шею крепко привязанного к столбу осужденного надевался специальный ошейник, и палач, сдавливая ошейник рычагом, ломал ему шейные позвонки.

После объявления приговора осужденных священников переправили в церковь поблизости от места казни. Здесь они должны были провести свою последнюю ночь. Их везли в карете, под сильным конвоем. Улицы были запружены народом, встречавшим появление кареты овациями. Весь день и всю ночь толпы народа шли на поклонение осужденным, которых бессмысленная и близорукая месть монахов уже начала превращать в героев и мучеников.

Из Булакана, Пампанги, Кавите и других провинций многие филиппинцы пришли в последний раз взглянуть на осужденных. Воспитанный в религиозных суевериях, народ видел в «своих падре» не только «святых мучеников», но и борцов против эксплуатации монашескими орденами, против всех несправедливостей национального угнетения.

В семь часов утра барабанная дробь возвестила, что печальное шествие тронулось. Среди сорокатысячной толпы, собравшейся вблизи эшафота, воцарилось гробовое молчание.

Впереди вели несчастного лжесвидетеля Сальдуа. Он был до последней минуты уверен, что его помилуют, и шел улыбаясь. За ним в сопровождении монахов шли осужденные священники. Они были в рясах: архиепископ отказался — в пику монахам — лишить их сана, несмотря на осуждение. Бургос плакал; лишившийся рассудка в момент объявления приговора, Замора глядел безумным, ничего непонимающим взором. Бодрый восьмидесятипятилетний старик Гомес держался покойно. Последним был удавлен патер Бургос. Перед смертью Бургос еще раз в слезах крикнул, что он умирает невинным. Это вызвало движение в многочисленной толпе безмолствовавшего народа. Среди испанцев возникла паника. Боясь гнева толпы, они бросились бежать. В этот момент на площади появился впереди блестящей свиты генерал-губернатор Изкиэрдо. Толпа стала медленно расходиться. Все было окончено.

Негодование народа и живые симпатии к казненным еще не могли вылиться в активный протест. Но трагически погибшие священники остались символом народного негодования. Их имена, как увидим, станут знаменем и паролем будущей национально-освободительной революции 1896 года.

Двадцать лет спустя Хосе Ризаль посвятил памяти казненных свой второй роман «Эль Филибустерисмо». В посвящении он писал:

«Памяти священников Дона Мариано Гомес (85 лет), дона Хосе Бургос (30 лет) и дона Хасинто Замора (35 лет), казненных на Багумбаянском поле 28 февраля 1872 года.

Церковь, отказавшись лишить вас сана, заставила сомневаться в возведенном на вас преступлении; правительство, окружив ваш процесс тайной и мраком, заставило верить, что в роковой момент была допущена какая-то ошибка, и все филиппинцы, чтя ваши имена и называя вас мучениками, не признали вас виновниками. Хотя ваше участие в Кавитском восстании недостаточно доказано, хотя вы могли быть или не быть патриотами, лелеять или не лелеять чувства справедливости и свободы, я имею право посвятить свою работу вам, как жертвам того же зла, с которым я борюсь…»

У отцов-иезуитов

Случаю было угодно, чтобы юный Хосе, попав в Манилу, оказался в семье одного из казненных патеров — молодого и популярного Бургоса.

Старшего брата Хосе — Пасьяно Ризаля уже раньше отправили учиться в Манилу, в коллегию Сан-Хосе. Воспитателем в ней был казненный впоследствии Бургос, очень полюбивший Пасьяно. Брат Ризаля жил в семье воспитателя, близко сошелся с ним и его родными. Он был уже отнесен властями к числу филиппинских патриотов и даже не был допущен к выпускным экзаменам. Таким образом, Хосе сразу вошел в среду, проникнутую горечью недавней утраты и ненавистью к монахам — виновникам гибели Бургоса. Впечатления от рассказов о жестокой расправе и преследованиях по отношению ко всем либеральным элементам в Маниле упали на почву, подготовленную семейным несчастьем. Приезд Ризаля в Манилу задержался из-за ареста матери и заключения ее в сантакрусскую тюрьму.

В Маниле впечатлительного ребенка преследуют те же картины жестокости колониальных властей. Они затмевают блеск столицы с пышными религиозными процессиями, затейливыми праздниками и иллюминациями, которые устраивают в своих дворцах откупщики-метисы, разбогатевшие на подрядах и новых налогах.

Картины эти, изображенные с художественным реализмом, составляют наиболее яркие страницы романов Хосе Ризаля.