Холоп-ополченец. Часть II

– Знаю я, что патриарх за приставами сидит и никого до его не допускают. А нам без его грамоты и благословенья никак нельзя. Вовсе по-иному нашу грамоту слушать будут, коли с патриаршего благословенья. Думал я, думал, как до него добраться, а вечор поглядел я на твоего Степку, и вот мне что на ум пришло.

Михайла с удивлением посмотрел на него.

Карп Лукич подробно рассказал ему, как надо с ляхами говорить, чтоб пропустили они к патриарху. Михайла с сомненьем смотрел на Карпа Лукича. Не суметь ему ляхов вкруг пальца обвести. Народ они дошлый. А спорить с Карпом Лукичом тоже не посмел он. Патрикей Назарыч головой кивал и ручки потирал, словно хотел сказать: «Голова!»

– А коли пропустят, – сказал Михайла, – что я великому патриарху скажу? Может, он и слушать меня не похочет.

Похочет, – уверенно произнес Карп Лукич и подробно объяснил Михайле, что он патриарху Гермогену должен сказать и о чем его просить.

XI

Когда Михайла рассказал Степке, куда их Карп Лукич посылает, Степка так и загорелся весь. Очень ему по душе пришлось, что без него вновь обойтись не могут.

– Ты только лишь доведи меня, а уж я тем ляхам такого наговорю, что они враз нас пустят. Михайла покачал головой, боялся он, как бы Степка чего не наврал и не напутал. Пообедали они и пошли к Кремлю. Степка не только что руку на перевязи держал, а еще на одну ногу припадал, хромал, хоть Михайла ничего про то не говорил. Вошли они в Спасские ворота, на площадь, откуда не так давно, Ваську Шуйского вывезли, и прошли прямо к патриаршему дому. Там у крыльца и правда два ляха стоят, на голове шишаки, жупаны красные, подпоясаны широким поясом, а на поясе сбоку сабля кривая висит.

Подошли к крыльцу Михайла со Степкой, стали, стоят, глядят на ляхов, а что сказать – не знают. Дома-то Степка похвалялся, что невесть чего наскажет, а тут стоит, словно язык проглотил. Ляхи сперва и не посмотрели на них, а потом один, что постарше, с сивыми усами, стал на них рукой махать, показывать, чтоб прочь шли. Тут уж Михайла – видит, что Степка молчит, – сам заговорил:

– Ратник, а ратник, пусти ты нас за ради Христа к господину великому патриарху.

Лях захохотал.

– А, может, до самого пана Гонсевского желаешь?

– Не, – замотал головой Михайла. – Мне бы до великого патриарха.

– Ах ты, русский дурень! С чего ж тебе к патриарху занадобилось? А?

– Да вишь ты, – поскреб Михайла в затылке, – братан-то мой, – он указал на Степку. – Хворый он, вишь, калека.

Но тут Степка, не желая упустить случай показать себя, оттолкнул Михайлу, выступил вперед и заговорил плачущим голосом:

– Дяденька, яви божесную милость. Пропадать мне. Казаки-псы на меня в дороге напали, гляди – всего искалечили. Глаз мало не выбили, руку сломали, смертным боем били, страдники. Поляк слушал с явным удовольствием, кивал головой и подлакивал:

То так, то так. Лайдаки они, казаки ваши. Чего ж они на тебя-то так? Чай, пожива от тебя не велика. – И он опять захохотал.

– Да гадали они, что я от пана воеводы грамоту несу до пана гетмана Желтовского.

Поляк еще больше захохотал.

– Вот дурни! – вскричал он. – Нет у нас, что ли, воинов, что мы этакую грязную свинью до пана гетмана посылать будем.

– Дурни и есть, подтвердил Степка. Они гадали, как наши бояре с нищими боле…

Но тут Михайла изо всех сил ущипнул Степку за бок и торопливо заговорил:

– Сам дурень братан мой. То ему казаки, что и было ране, из головы выколотили. Ну что я с им, с неключимым, делать стану – нирукой, ни ногой, ни глазом, да и голова ишь набекрень съехала. То и до господина патриарха веду его.

Степка тем временем стал всхлипывать.

– Так патриарх-то тебе на что? – заинтересовался поляк. Он же не лекарь. Или у вас и лекарей нет?

– Лекарь его пытал лечить, – не сдюжит. А коли великий патриарх на него руку возложит и помолится, он в тот же час поздоровеет. Святой он, на ем от господа бога благодать.

– Свентый! – со смехом вскричал лях. Послушал бы ты, как того вашего патриарха Салтыков лаял. И ничего ему не сталось, Салтыкову. То наш святейший папа римский чего захочет, то от матки боски и получит, он после господа бога первый на всей земле.

– Так то для вас, паны ляхи, – пробормотал Михайла, не зная уж, что сказать, а для нас, что хрестьянской веры, папа стараться, чай, не станет.

Поляк только головой мотнул.

– А за нас, продолжал Михайла, – один молитвенник перед господом богом великий патриарх. Нам и он помогает.

– Помогает! Дурень ты! Ну, ладно, поди погляди, много он тебе поможет, патриарх ваш. Завтра в тем ницу его велели заточить, так уж никого не пустят. И вас бы не след, да охота мне дурней учить. Скажешь мне, большую ль он братану твоему помощь сделал. – И лях захохотал.

Он подошел к своему товарищу и что-то со смехом рассказывал ему, показывая через плечо на Михайлу со Степкой. Тот пожимал плечами, усмехался, но как будто не соглашался, качал головой. Михайла уж начал бояться, что ничего не выйдет. Но сивоусый, видно, заупрямился, хотел власть показать. Он стукнул себя в грудь, отмахнулся от товарища, решительно подошел к двери, отодвинул засов и открыл ее.