Холоп-ополченец. Часть II

– Ну, вот тут в кустах и посидите, покуда смеркаться начнет, а я проберусь к Карпу Лукичу, погляжу, тихо ль там. Сказал ведь я ляхам, что от него пришел. Как ночь настанет, я за вами приду, а может – и Карпа Лукича приведу. Вот пообедать не поспели вы. Чай, голодные?

– Про то что говорить, осталось кое-что в котомках. Лишь бы ляхи не сыскали.

– Никто как бог, – сказал Михайла, – а думать над – не сыщут.

Михайла добежал до Карпа Лукича и рассказал ему про все. Хозяин похвалил его и порешил, что до ночи, наверно, Патрикей Назарыч придет, поведает, что ляхи. Коли умирились, так Михайла добежит и приведет сюда гонцов. А нет, выведет их за город, передаст, что они тут с Патрикеем надумают, и пущай по своим городам бредут. Здесь им оставаться не рука.

Патрикей Назарыч, правда, пришел, как смеркалось уж. Задами пробрался. Рассказал, как ляхи ворвались, что гончие псы. Накричали на него. Принялись шарить по клетям, по амбарам да по сараям. А Лукерья Фоминична догадалась: стол в горнице накрыла, вина принесла, вышла на крыльцо и, будто как ничего не ведает, говорит: «Пожалуй, Патрикей Назарыч, обедать и гостей зови».

– А я, – продолжал Патрикей Назарыч, поклонился им и говорю: «Хозяйка обедать зовет. Не обессудьте, мол».

Дальше Патрикей Назарыч рассказал, как они с хозяйкой наперебой гостей угощали. Спросил он их, с чего они за теми бродяжками погнались, аль стащили чего. А они сказывают, что велено им бродяжек хватать и к самому пану воеводе представлять. Пока сказывали они, а караульный объяснял, он им всё вина в кубки подливал, и наконец того вовсе упились они и поверили ему, что и в глаза он тех бродяжек не видал. Видно, на постоялом дворе где пристали. Мало ль на Москве постоялых дворов. Может, они вины за собой никакой не чуют, так и не опасаются. Наутро, мол, обойти все постоялые дворы, – наверно, найдутся. Не иголка, чай.

Ляхи ране лишь головами качали, всё за сабли хватались, хотели бежать догонять. А они их знай потчуют. До того упились – еле из-за стола повылезали. Куда им искать, до Кремля бы лишь добраться да смениться. А там завалятся спать, до утра проспят. Обсудили и порешили, что можно тех гонцов привести, покормить, обо всем расспросить. Ярославцу сказать, чтоб скорей разных людей вели. А вятичу сказать, что зря они с Пермью свару затеяли, хоть, ведомо, пермичи не дело ответили. Что не Вятскую землю защищать ноне надобно, а все Московское государство. Чтоб они сами ратных людей, сколько возможно, со всего их края к Москве вели. А с Москвы на Пермь гонца пришлют, чтоб и они ратников сюда посылали.

Михайла привел гонцов. Они поели, выслушали, что им Карп Лукич сказывал, и ночью же пошли в обратный путь. Карп Лукич послал проводить их не Михайлу а приказчика своего Ферапонта. Тот Москву, что свой кошель, знал и лазейки такие ведал, чтоб из города выбраться мимо всех застав.

Как они ушли, Карп Лукич с Патрикеем Назарычем стали говорить, что боле ждать нечего. Надо Михайлу поскорей справлять в Нижний Новгород, а оттуда в Пермь Великую к Пятому Филатову. А допреж того надо великому патриарху как ни то пробраться и от него грамоту добыть. И не прямо в Новгород Михайле итти, а коли впрямь под Москвой рати стоят, так к Прокопию Ляпунову в стан пробраться и ему про Москву рассказать и грамоту их показать. Может, он и от себя кого пошлет.

На том и порешили.

А на другой день пришел к ним Патрикей Назарыч туча-тучей. Подумали они было, что гонцов тех, что Ферапонт вывел, за городом вновь словили, а он совсем о другом. Разузнал он про великого патриарха, как ляхи над ним издеваются. И московские бояре, коих ляхи в боярский сан возвели, тоже, ровно нехристи. Пришли вчерашний день к святому владыке скопом, а Михалка Салтыков, ляшский угодник, почал выговаривать великому патриарху: «Ты, мол, писал еси по городам, чтоб они к Москве шли, а ноне пиши, чтоб вспять ворочались, не то худо де тебе будет». А патриарх Гермоген ему на то в ответ: «Ах ты, сукин сын! Ты, что ль, видал, как я им грамоты писал? Не было того, и ноне писать не стану. Вот коли ты, страдник и изменник Михалка, со своими собачьими ляхами с Москвы уберетесь, тогда я им не велю ходить. А покуда вы на Москве сидеть будете, и им всем велю помереть за православную веру. Невмоготу мне латинское козлогласенье слушать и православным церквам от ляхов поношенье да паскуденье видеть».

А Михалка Салтыков почал святого владыку соромными словами лаять. И как его лишь огнь господень не пожрал, изверга.

– И с тем, – продолжал Патрикей Назарыч, – увели они от великого патриарха всех его дьяков и служек и своих приставов приставили, чтоб до его никого не пускать, чтоб он чего ни то не передал.

Михайла слушал, и злоба в нем такая подымалась, что попадись ему Михалка Салтыков, он бы его своими руками задавил.

А Карп Лукич сказал: