Хольмганг

– За неё! За неё-о-о! – передразнивая манеру Марви общаться, хрипел скальд. – Он сражался за неё, а ты как посмел биться так, как бился, против того, кто разговаривает с Одином и Браги?! Разве Флоси Среброголосый, человек, чьих ногтей не стоит твоя душа, оскорблял твою купленную за серебро жену?! Нет, он всего лишь послал тебе вызов! Разве твоя смуглая мать и грязный отец не учили тебя, что когда человек с даром сказителя бросает тебе смертельный вызов, это не значит, что он тебя до смерти ненавидит?!.. Учили?.. Тогда почему ты не сражался молча?! Зачем оскорблял поэта, которого почитали от Страны Льдов до границ земли свейнов тогда, когда ты даже до колена покойному брату не доставал?! Спроси у него! Спроси, он ведь был старше! Он должен был тебя предупредить, как кончают те, кто оскорбляют сказителей! – и снова передразнивая Марви, скальд стал сильнее тыкать его лицом в лицо перепуганного Ваги. – Глупец! Глупе-е-ец!

Ваги не смел даже закрыться руками. Когда окровавленное лицо мёртвого брата оставило очередной след на его лбу, он упал – то ли от испуга, то ли поскользнувшись на кровавой земле. Флоси тогда остановился. А Ваги, увидев, что лежит в кишках Марви, в ужасе вскочил и стал дрожащими руками счищать налипшие на одежду внутренности. Но Флоси не дал ему это сделать. Он продолжил жестокую игру.

– На что ты надеялся, глупец?! Где же сейчас твой острый язык?! Скажи теперь что-нибудь обидное про Флоси Среброголосого! Назови его рифмоплётом, поведай, что думаешь о его пребывании в плену! Давай, скажи, а мы с Марви посмеёмся! Эй, Марви, что ты по этому поводу думаешь?

Казалось, от хохота викингов сейчас взволнуется море и затрясётся остров. В общем в веселье не принимали участие только Гуннар Поединщик и его побратим, спящие даты, старик без имени, Олаф-рус, невозмутимые судьи и, разумеется, сторона Чёрных братьев. Торальф и его помощник повисли на плечах рвущегося к Флоси Адилса, а Гарви Немой, ткнув лицо в землю, закрыл голову руками.

Олаф ещё раз поразился тому, как устроены люди. За Адилса, не прошедшего горнило походов на Большую Землю, он поручиться не мог, но вот тот же Торальф Ловкий, будь на месте Ваги другой человек, смеялся бы вместе со всеми. Большинство из тех, кого знал на своей родине Олаф, знали толк в страданиях других, но не находили ничего смешного в мучениях собственных или тех людей, которых любили.

Гуннар Поединщик и его побратим перешли от осмотра доспехов к проверке щитов и не повернули бы головы в сторону Флоси и Ваги, даже если бы Флоси заговорил голосом злой баньши с Большого Острова. Старик без имени поначалу радовался победе скальда. Однако чем дольше он всматривался и вслушивался в то, как Флоси шутит с головой покойного Марви, тем быстрее терял своё хорошее настроение. Впрочем, старик всегда вёл себя странно. «А вот почему не смеюсь я?» – на этот вопрос Олаф-рус не мог найти ответа.

Даже тому, что викинги с корабля старика без имени хоть и смеются, но тише остальных, гораздо тише, чем даже соплеменники Чёрных братьев, у Олафа-руса было объяснение, которое он держал при себе. А вот почему он сам не поддержит Флоси Среброголосого в его весёлом начинании?..

Всему причиной было то самое заклятие, которое он обнаружил в глубинах души в глубоком детстве и решил тщательно скрывать, пока не встретит колдуна, способного с ним справиться. После того, как Олаф-рус провел целый год в племени антов, это заклятие приняло новые формы. Вероятно, он подхватил в их стране каких-то словенских духов, которые, проникнув в душу, дали новую жизнь колдовству, портящему жизнь.

А может, всему виной были боги словенов, не менее сильные, чем асы и ваны викингов, но такие же миролюбивые, как их служители?.. Нет, Олаф даже под угрозой смерти никогда не отказывался от Одина и Тора.

Так или иначе, но если раньше странное колдовство заставляло вмешиваться под благовидными предлогами в отношения между насильником и его жертвой, когда за это ничего не грозило, то теперь хотелось вмешаться даже тогда, когда за такое участие ждала неминуемая смерть от десятка мечей.

И сейчас, наблюдая за шуткой Флоси, но не чувствуя внутри себя смеха, Олаф-рус убедился, что колдун необходим. Нет, ему не было жалко Ваги, который и раньше не вызывал никаких симпатий, и даже то, что он был братом Адилса, в глазах наблюдательного викинга не придавало значения его жизни. Но он отчего-то стал меньше любить Флоси и больше не жаждал попасть в его сагу. Ему почему-то хотелось, чтобы Флоси сейчас сбросил со Змеи Горя голову Марви, другим копьём поставил на руке Ваги отметину и, не дожидаясь, когда кровь упадёт на тьеснур, сказал с презрением: «Живи достойно», развернулся спиной к противнику и, не торопясь, направился в свой угол.

«Люди Богов» из легенд словенов уже давно бы сделали так. И Олаф, никогда не любивший ни эти рассказы, ни того «божьего человека», с которым его как-то свела судьба, никак не мог понять: почему сейчас хочет, чтобы в жизнь воплотились именно они, словенские сказания, а не родные саги с жестоким финалом.